Он подумывал, не выкрасть ли радиопередатчик из хижины Hay. Если, как он читал в Законе, за передачу сигналов полагалось наказание, то это должно означать, что по этому передатчику что-то передать было можно. Но, если даже принять, что он сможет совладать с охранником – “А что я, – подумал он, чуть не рассмеявшись, – смог бы предложить ему?” – С кем связаться? Что сообщить? Можно было послать сигнал SOS всем судам, дав при этом широту и долготу (которые ему пришлось бы назвать наугад). Можно было бы попробовать связаться с Морской Службой в Майами или Нассау. Но для того, чтобы обеспечить связь через пятьсот или тысячу километров водной поверхности при переменной погоде, требуется передатчик немалой мощности с комплектом батарей.

Размышления Мейнарда всегда заканчивались слабой надеждой на то, что их, может быть, кто-нибудь ищет. Когда он ловил себя на этой мысли, он понимал, что пора дать отдых своей голове. Никто его не будет искать, потому что никого особо не заботило случившееся с ним – эта мысль его слегка огорчала, но ничуть не удивляла. Ни перед кем у него не было никаких обязательств, и ему никто ничем не был обязан. Его исчезновение приведет в ярость Хиллера, так как причинит ему массу неудобств, и возмутит пару издателей других журналов, которые ждут от него статей. Больше его некому ждать, но это его не очень-то тревожило. Его беспокоил именно тот факт, что это его не тревожит. Он решил, что – Бог свидетель – жизнь представляет собой нечто гораздо большее, чем просто стремление выжить, и посмеялся над собой из-за того, что только сейчас пришел к этому выводу.

Единственной их надеждой была Девон. Она, должно быть, уже рвет и мечет. Она, вероятно, потребовала мобилизовать полицию, позвонила в Белый Дом, и угрозами довела Хиллера до сумасшествия. Мейнард беспокоился только о том, что ее шумиха не принесет никакого результата, пока не будет слишком поздно.

В конце дня Бет купала Мейнарда в океане, кормила его, и снова вела на прогулку.

Однажды вечером они наткнулись на Hay, сидевшего в одиночестве на обрыве над бухтой, и смотревшего, как два его пинаса стремятся поймать хотя бы дуновение ветра, чтобы вернуться домой. Бет дернула цепь, чтобы побудить его продолжать путь, но Мейнард воспротивился. Услышав звон цепи. Hay обернулся.

– Просто проходили мимо, – извинилась Бет. – Сейчас уходим.

Мейнард ожидал, что, коротко кивнув. Hay опять обратит взор на море. Вместо этого он спросил:

– Как твоя писанина?

– Понемножку с каждым днем.

– Теперь ты знаешь о нас все, что можно знать.

– Едва ли. Я знаю ответы на некоторые “что” – что делать, как вы сюда попали, чем вы живете, – но не знаю ответов ни на одно “почему” – к примеру, почему вы здесь живёте, зачем делаете то, что делаете, почему вас никто до сих не обнаружил.

– Слишком много вопросов, сначала средний: мы делаем то, что делаем, чтобы жить. Жить – это оставаться живым. Почему нас никто не обнаружил? Мы принимаем все меры предосторожности. К нам никто не приезжает; приезжаем к ним мы.

Жестом Мейнард указал на два пинаса.