Это риторика просто…

Но почему мне несносно смотреть на ту жизнь, что кружиться в людской темноте.

А я где? Я везде, и нигде.

Толку нет от стенаний и плача.

Я хочу прокричать — я неудачник, что пронзает копьём ту пустоту, наречённую ветром. Как мне больно. Спасибо всем, и даже за это…

Я ору в пустоту, а безмолвие шепчет — ты есть то, что что ты есть, будь же «кто», стань наконец человеком, а на месте твоём — я смирился бы с этим!

Жизнь сложна — но ты сможешь. Ты всё то, что, и как ты захочешь…

* * *

На меня накатила непонятная волна философствований, но я не показал этого никоим образом. Внешне, по крайней мере.

Встрепенувшись, словно собака после нежелательного купания, я решительно взял себя в руки и продолжил воплощать грандиозные планы. Точнее, я сконцентрировался на посильной помощи Ивану, нашему высочеству, у которого жизнь перевернулась от нахлынувших эмоций. Эти не совсем обычные люди практически побороли свою аристократическую натуру и начали поворачиваться лицом к народным массам, чему я несказанно рад. Честное слово!

Для этого нужно проявить жёсткость характера, став узурпатором чужих желаний, и поработителем масс, полностью раскрывая потаённые уголки своей харизмы победителя и везунчика, по жизни! Вперёд!

— Прасковья Филаретовна, — я резко вскинул подбородок. — Ещё раз обратите внимание на этих дам и господ, — мой профиль отразил полную уверенность в своём деле. — Приступайте к приведению их образов к правильным нормативам бабушек-знахарок!

Женщина робко глянула в требуемом направлении и смутилась. Ну что ты будешь делать? Ладно, я просто не стану обращать на это никакого внимания. Глядишь, а она и осмелеет, плотнее пообщавшись с молодыми господами, и старшим товарищем Артуром.

Уж к нему-то она должна была уже и привыкнуть.

И началась процедура переодевания. Зашуршали вновь разбираемые и сортируемые вещи, многие из которых Прасковья сразу забраковала. Собственно, женщине-то явно виднее, ведь в её поселении, почитай, что все бабоньки являлись знахарками в той или иной степени.

Я тоже доверил себя этой женщине, и даже стал первым из всех, начав избавляться от мужской одежды. Не полностью, конечно же, а именно таким образом, чтобы ничего не выглядывало из-под всяких там рюшечек, завязочек, юбочек и платочков с фартучками и жилетками.

Василису использовали в качестве посыльной, когда в арсенале Прасковье не находилось той или другой необходимой вещи. Или, когда размеры не совпадали с желаемыми.

Дед Ермак принёс нереально огромное зеркало, нашедшееся в заброшенной кладовке вотчины Артура. Антиквариат, скорее всего. Типичный и невостребованный для продажи образчик, пялящийся в богатых Шереметьевских закромах родины. Размер этого шедевра старины позволил нам рассматривать себя в полный рост, чтобы по достоинству оценить результаты преображения.

— Ну-у, Прасковья! — восхищённо провозгласил я, довольно рассматривая своё отражение. — Ты — великая кудесница, — я сделал комплимент женщине, ни грамма не кривя душой. — Как вам я? — обратился я к остальным свидетелям победы в делах маскировки.