Ползая по земле, я собрала вещи. Кое-как нацепила лифчик.
— Как себя чувствуешь?
Вопрос прозвучал неожиданно. Участливо. Но мне было не до размышлений. В голове стучало только одно: самое страшное позади.
Поднявшись с земли, я взяла у него из рук свои трусы — и едва не упала. Джинсы пришлось надевать сидя. У меня мелькнули жуткие подозрения. Ноги почему-то не слушались.
Он буравил меня взглядом. Стоило мне одеться, как его тон резко изменился.
— А ведь я тебя обрюхатил, сучка, — хмыкнул он. — Что делать будешь?
Я поняла: это повод меня прикончить. Чтобы не оставлять улик. Спасти меня могло только притворство.
— Умоляю, никому не говори, — зачастила я. — Сделаю аборт, вот и все. Только, пожалуйста, никому не говори. А то мать меня прибьет. Умоляю, — повторяла я, — чтобы только никто не узнал. Меня из дому выгонят. Пожалуйста, никому ни слова.
Он захохотал:
— Уболтала.
— Вот спасибо. — Блузку я надевала уже стоя; она так и осталась вывернутой наизнанку. — Так я пойду?
— Погоди-ка, — спохватился он. — А поцеловать?
Для него это было завершение любовного свидания. Для меня — новый виток ужаса.
Я его поцеловала. Кажется, у меня было сказано, что мое сознание осталось свободным? Вы и сейчас этому верите?
Он снова рассыпался в извинениях. Даже прослезился.
— Какой же я подлец, — твердил он. — А ты хорошая девочка, умница, не обманула.
Меня поразила эта слезливость, но в то же время испугала — еще одна непостижимая деталь. Чтобы не испортить все дело, нужно было тщательно выбирать слова.
— Да ладно, — выдавила я. — Все нормально.
— Нет, где ж нормально. — Он замотал головой. — Я кругом виноват. Ты хорошая девочка. Правду мне сказала. Уж прости меня.
В кино и в театре мне всегда были ненавистны подобные сюжеты: сначала женщину берут силой, а потом долго и нудно вымаливают прощение.
— Я не в обиде. — Что ему хотелось услышать, то и сказала. Лучше отдавать жизнь по кусочкам, чем сразу.
Он встрепенулся. Будто впервые меня увидел.
— А ты красивая.
— Можно забрать сумочку? — Без спросу я боялась пошевелиться. — А книги?
Его голос вмиг стал деловитым:
— Говоришь, у тебя с собой восемь баксов?
Из моего заднего кармана он извлек сложенные банкноты. Между ними затесались мои водительские права с фотографией. В штате Нью-Йорк выдают права другого образца, не такие, как в Пенсильвании.
— Что за фигня? — спросил он. — Карточка на скидку в «Макдональдсе»?
— Не совсем.
Когда к нему попал мой документ, я похолодела. Он и без того отнял у меня слишком многое: при мне остались только мозги да личные вещи. Я надеялась уйти из тоннеля, сохранив при себе хотя бы это.
Прищурившись, он вгляделся получше. Фамильное колечко с сапфиром, которое поблескивало у меня на пальце, осталось без внимания. Побрякушки его не интересовали.
Ко мне вернулась сумочка, а потом и книги, которые в тот самый день мы купили вместе с мамой.
— Ты сейчас куда? — спросил он.
Молча я указала рукой.
— Ну, ступай, — сказал он. — Береги себя.
Я пообещала непременно себя беречь. Сделала шаг, потом другой. По дну тоннеля, через проход в ограде, за которую мои пальцы отчаянно цеплялись чуть более часа назад, по мощенной кирпичом дорожке. Путь домой лежал через парк.