– Ничего, – удивленно ответил Василий. – Дорогу я знаю.

Он посмотрел в блестящие, избегающие его глаза:

– Послушай, отец, ты что, выпил?

– Я выпил, – со странной готовностью согласился Александр Сергеевич. – А правду сказать, я запил. Паршивая штука, никак не могу бросить…

– Что значит – запил? – всё больше и больше удивляясь и стыдясь за отца, спросил Василий. – Ведь этого не было раньше…

– Ну, раньше ты маленьким был, не замечал. К тому же я и не пьянел никогда.

– У нас в армии многие пьют.

Он опустил глаза и сильно покраснел. Отец облегченно засмеялся.

– Как ты покраснел замечательно! Совсем как ребенком, бывало… И мама твоя тоже сильно краснела… – Легкая удивленная печаль пробежала по отцовскому лицу, но тут же растаяла. – Степан тебе сейчас воды нагреет, – старательно, словно с трудом вспоминая самые простые слова, сказал отец. – С дровами – всё время неполадки. То сырых привезут, то вообще никаких. Спасибо, что сейчас тепло, а то мы зимой сильно мучились. Воды тебе согреют, и будешь мыться. Потом пообедаем, поговорим. Ты, верно, спать хочешь?

– Я спал всю дорогу.

Отец вдруг снова крепко обнял его.

– Не судите, да не судимы будете, – зачем-то сказал он. – Иди, мальчик, мыться.

Намылившись, Василий посмотрел на себя в зеркало. Зеркало было знакомым до последней трещинки. За минувший год на груди его выросли мелкие красновато-золотистые волосы, сама грудь стала шире, на шее крупно и крепко выступал кадык. Он больше не мальчик. Мужчина. Арина любила его. При мысли о ней стало трудно дышать, лоб покрылся испариной, и низ живота запылал и напрягся. Арина! Сейчас она, может быть, уже вернулась домой и кормит деревянной ложкой своего ребенка. Или баюкает его. А может быть, муж ее тоже пришел в отпуск, и они сейчас лежат, обнявшись, и муж гладит ее своими руками… Василий представил себе, как черные широкие ногти впиваются в ее горячую кожу, и чуть было не застонал вслух.

Отец ждал его за столом.

– Ты что, и в больницу не ходишь? – запинаясь, спросил Василий.

– Конечно, хожу, – спокойно ответил отец. Василий заметил, что он побрился. – Моим сумасшедшим безразлично, пьян доктор или не пьян. Лишь бы пилюли давал и не позволял смотрителям руки распускать. А водка им – что? Ведь они не принюхиваются.

– Ты маму вспоминаешь? – неожиданно для самого себя спросил сын.

Отец побледнел.

– Маму? – Он быстро налил и выпил. – Да как же не вспоминать? Мне кажется, Вася, что мама жива.

Василий так и подпрыгнул на стуле.

– Что значит – жива?

Сильно задрожавшими руками отец налил еще.

– А вот я не знаю! Не знаю, а кажется. И с самого начала это пришло в голову. Я тогда еще сказал себе, что, конечно, схожу с ума. Фотографию эту, которую Александра прислала, – я ее до дыр просмотрел. Покойница и покойница. Ни лица, ничего, одни цветочки.

Руки его задрожали сильней, и он налил себе еще.

– Ты знаешь, что я понял, когда началась война и в тот же день пришла эта телеграмма о ее смерти? Я понял, что наступает конец всему. Не только жизни, не только цивилизации, но вообще всему. Всем человеческим отношениям, любви, ненависти. Останется один страх, а всё остальное разорвется, как паутина. – Растопыренными пальцами отец показал, как разрывается паутина. – И правды не будет, и лжи не будет, потому что не будет ничего определенного, понимаешь? Всё приблизительно. Сегодня так, а завтра наоборот. У меня какое-то почти видение было, что ли. Ну, что ты хочешь? – Отец испуганно улыбнулся и быстро опрокинул рюмку. – Вот и возись с сумасшедшими! Наверное, сам заразился. А потом я посмотрел опять на эту фотографию. Она или не она? Не знаю. Может, она, а может, совсем незнакомая баба. Какая-нибудь немка с курорта или француженка. А может, швейцарка. Померла и лежит.