Внезапно Ноэль Шудлер разглядел в толпе лысую голову Люсьена Моблана. Импотент явился на похороны, чтобы насладиться своей победой. Она ему дорого обошлась: за два дня он потерял на бирже около десяти миллионов; вот почему он не мог отказать себе хотя бы в этом удовлетворении.

«Ага! Им худо, им очень худо, этим бандитам Шудлерам. Пусть знают – я приношу несчастье всякому, кто пытается вредить мне», – говорил он себе, медленно двигаясь с толпой.

«Не могу же я тут устроить скандал, – думал в это время Шудлер, чувствуя, как им овладевает ярость. – Но осмелиться… осмелиться явиться сюда…»

– Прими мои самые искренние соболезнования, дружище, – проговорил Люлю Моблан.

И два старика, чьи финансовые махинации погубили здорового, полного смелых замыслов и надежд человека, пожали друг другу руки, затаив ненависть в душе.

«Знай, я сдеру с тебя шкуру, я уничтожу тебя… Можешь не сомневаться!» – мысленно клялся Ноэль Шудлер, пристально глядя в бесцветные глаза Моблана.

С кладбища на авеню Мессины двигались в молчании. Опустив вуаль, баронесса Шудлер не переставала плакать, время от времени судорожно всхлипывая. Старый Зигфрид дремал. Ноэль был погружен в свои мысли, он ни с кем не говорил и лишь изредка вытирал платком шею. Все еще испуганные, дети совершенно растерялись в этой непривычной тишине, нарушаемой лишь рыданиями; очутившись среди упорно молчавших людей в накрахмаленных манишках и траурных платьях, они даже не решались поднять глаза друг на друга.

Всем – и взрослым и детям – показалось, что особняк стал каким-то иным, даже воздух здесь был не тот и голоса звучали не так, как прежде. Размеры комнат и те словно изменились; впервые бросилось в глаза, что ковры местами изъедены молью.

– Постойте! Когда переставили этот столик? – спросил Ноэль.

– Но его никто не трогал с места, – ответила баронесса, поднимая на мужа заплаканные глаза.

Она вдруг почувствовала себя одинокой и старой женщиной, у которой уже не будет ничего радостного в жизни… Скорбь ее не смягчится вовек.

– А я говорю, он стоял у другой стены, – настаивал Ноэль.

– О, это было так давно! Когда мы только поженились.

Баронесса громко вздохнула, потом воскликнула:

– Но как все это могло случиться, Ноэль? Может быть, у него было какое-нибудь тайное горе, о котором он молчал? Может быть, мы не пришли ему вовремя на помощь?

Самоубийство больше, чем любая другая внезапная смерть, вселяет в близких чувство вины перед покойным. Все обитатели особняка – и хозяева, и слуги – ходили с виноватыми лицами. Даже дети спрашивали себя, не разгневался ли на них Боженька за то, что они затеяли игру в похороны… Ноэль ничего не ответил жене и отвернулся. Он прошел в кабинет, обитый зеленой кожей, и заперся там.

Раздевая Зигфрида, Жереми увидел какое-то пятно на его старчески-бесформенной ноге, покрытой густой сетью вен и напоминавшей засохший корень.

– Боюсь, господин барон, что у вас растет мозоль, – сказал он.

– Приятная новость, – отозвался старик, – только этого еще не хватало!

Вечером приехал Лартуа. Из комнаты Жаклины он вышел с озабоченным видом.