– Переверни его. Что он мордой в кафель-то?

Поменялась картина: не видно ни снега, ни реки. А боль течет по ней еще, странно. Ожгло щеку. Рука саднит. Глаз чей-то выявился в пустоте. Смотрит Артему внутрь, лезет куда не просили.

– Он! Вставай, Артем! Вы что с ним делали-то?

– Мы тут при чем? Он такой был уже!

– А одежда где его? Куртка где? Майка? А это еще что, на руке? Ч-черт…

– Вот это точно не я. Мамой клянусь.

– Мамой… Ладно, поднимай. Поднимай, говорю! Вот так, к стенке посади спиной. И воды принеси.

Даль распахнулась. Коридор, двери, двери, и свет в конце. Может, ему туда надо? Не там ли мама его ждет?

– Мама… – позвал Артем.

– Слышит он все. Нормуль. Возвращается из космоса. Глисту с самогоном мешал, а? Мешал, смертничек! И сверху еще что-то было. Давно вы его потеряли?

– Позавчера расстались.

– Хорошо, спохватились. Тут такой угол… Он тут и неделю мог проваляться. И полгода.

– Мы друзей в биде не бросаем. Держи свою трешку. Э, Артемыч! Все, хорэ. Подъем. Труба зовет.

Щелкнуло что-то, чуть поблекла боль. Поменяли линзы. Сначала одну приложили к миру, потом другую, подбирая нужную. Наконец подошло: контуры стали четкими. Резкость навели.

– Ты кто?

– Ассенизатор в кожаном пальто! Леха, кто!

– Почему? Почему ты?

Странно. Странно, мучительно думал Артем. И вот еще странней: не их Леха это был. Не хватало чего-то. Не хватало.

Вони.

Потому что найти Артема, канувшего в Цветном, сам Гомер не сумел. Леха вот встретился ему в лабиринте, признал и помог, спасибо. Обнаружили на третий день в нерабочей уборной, перепачканного, из одежды одни портки.

– Что случилось-то?

Неизвестно.

Щупаешь руками в памяти, а они не ловят ничего. Чернота, как в туннеле. Есть там что, или ничего нет – не понять. Может, пусто. А может, стоит кто-то прямо за спиной, дышит в затылок тебе и – улыбается. Или не улыбка это, а пасть раскрытая. Ни зги не видно.

– Рука. Что с рукой? – Артем дотронулся, сморщился.

– И это не помнишь? – Гомер был встревожен.

– Ничего.

– Татуировка твоя.

– Что с ней?

Было на предплечье: «Если не мы, то кто?». И ни одной буквы не осталось. Все закрылись обугленным, вспухшим, из-под которого красное и белое лезет. На каждую букву – маленькое круглое клеймо.

– Папиросой прижигали, – определил Леха. – А что там было-то? «Люся, я ваш навек»? Ревнивая попалась?

Татуировка спартанская. У всех в Ордене такая. Когда принимали, набили. Напоминание: это навсегда, в Ордене бывших нет. И Артем вот: год, как отставлен, но сам скорей удавился бы, чем эти слова свел.

– Кто это мог? – спросил Гомер.

Артем молча трогал выжженные бугорки. Саднило, но не так сильно, как хотелось бы. Не один день прошел. Короста уже стала расти. Короста?

Плавал в самогоне спасательным плотиком стол, за столом – хари какие-то, и он, Артем, к этому плоту прибившийся на время; но там не пытали его, не жгли, только хлопали ему за что-то… А дальше уже и вовсе глупость какая-то. Да и не сон ли бредовый? Сны от яви никак было не отодрать.

– Не знаю. Не помню.

– Похмелись, – предложил Леха. – Воскреснешь. И вот куртец тебе добыл, на замену.