— Почему вы говорите мне все это сейчас, спустя столько месяцев? — с горечью спросила я. — Совесть замучила?

— Я пытался объясниться с вами раньше, в библиотеке, но вы не пожелали меня выслушать… и доктор Стрейкер отчитал меня за то, что я вас расстроил. А потом я долго болел… впрочем, это не важно. Дело в том… я здесь затем, чтобы…

Я не собиралась проявлять никаких чувств, помимо презрения, но его виноватый вид вывел меня из себя.

— С чего вы вообразили, сэр, что меня хоть сколько-нибудь интересуют ваши чувства? Вы обманули мое доверие, предали меня; из-за вашего предательства я оказалась в заточении здесь, где, скорее всего, и останусь до самой смерти, — и вы думаете, мне нужны ваши извинения? По вашим словам, вы законный наследник Треганнон-хауса. Так вот, если вы и тут не лжете по своему обыкновению, ваш долг как джентльмена — приказать доктору Стрейкеру немедленно выпустить меня во исполнение вашего же обещания!

Реакция Фредерика оказалась совсем не такой, как я ожидала. Он глубоко вздохнул, поднял голову и впервые за все время разговора посмотрел мне в глаза.

— Поверьте мне, мисс Эштон… вы не признаёте этого имени, но ведь я должен как-то называть вас… когда бы я не знал совершенно точно, что вы не Джорджина Феррарс, вас бы уже давно выпустили. Но я предпочитаю видеть вас здесь, чем в обычной психиатрической клинике или в тюрьме, — а другого выбора нет. Выпусти мы вас сейчас, вы отправитесь прямиком на Гришем-Ярд — разве не так? — и мисс Феррарс непременно отдаст вас под арест.

— А если допустить, что доктор Стрейкер… — Я хотела сказать «лжет», но у меня не хватило духу. — Если допустить, что он ошибается и самозванка не я, а она?

— Боюсь, это исключено. Доктор Стрейкер никогда не признал бы вас невменяемой, оставайся у него хоть малейшая тень сомнения: ведь он рискует потерять не только репутацию, но и заработок. Если же я, как вы выразились, «прикажу» выпустить вас, он меня попросту проигнорирует. Он здесь всем заправляет, и его слово — закон.

— Если его слово — закон, — промолвила я, по-прежнему кипя гневом, — и он запретил вам разговаривать со мной, не боитесь ли вы получить очередной нагоняй?

— Нет, знаете ли… — неловко ответил молодой человек. — Похоже, доктор Стрейкер переменил свое мнение. На днях он сказал мне, мол, поскольку вы явно не склонны верить ему, вам будет полезно увидеть, будто и я тоже считаю, что вы никак не можете быть Джорджиной Феррарс. А я сказал, что попробую поговорить с вами, если это поможет делу и если… В общем, в любом случае он согласился.

— Вы имеете в виду — согласился выпустить меня?

— Нет… боюсь, нет… пока что. Но когда доктор Стрейкер установит вашу подлинную личность, может оказаться, что у вас совсем нет денег и… в общем, я хотел заверить вас, что после выхода из лечебницы вы будете обеспечены средствами к существованию.

— И кто же меня обеспечит?

— Ну… я, — пробормотал Фредерик, обращаясь к гравию под своими ногами.

— С какой стати вам, сэр, обеспечивать сумасшедшую, которая даже имени своего не знает?

— Я же дал вам слово, и еще… мне не все равно, что с вами станется, независимо от вашего настоящего имени, — еле слышно добавил он.