Первой моей мыслью было остаться в укрытии, дождаться возвращения доктора Стрейкера и постараться не издать ни звука, пока он делает с Люсией… то, что собирается делать. А потом, возможно, мне удастся сбежать, если все будет тихо. Но ведь он наверняка отправится прямиком в мою комнату, и тогда все бросятся на мои поиски. И он в любую минуту может решить, что хорошо бы вернуться и обыскать галерею.

Нет, мне надо заполучить обратно свой бювар, выбраться отсюда и уповать, что одежда доктора Стрейкера все еще там, где я ее оставила, — другого шанса на спасение у меня нет. Переодетая в мужское платье, в суматохе я смогу сойти за одного из своих преследователей.

Я с трудом поднялась, шаткой поступью прошла по галерее и спустилась в лабораторию.

— Джорджина! Ради всего святого, спаси меня!

Не взглянув на Люсию, я прошла к другой двери, под галереей. Массивная, плотно притертая, она даже не дрогнула, когда я подергала ручку.

Ключи. Или какой-нибудь инструмент, достаточно тяжелый и крепкий, чтобы взломать дверь в галерее. Или чтобы наброситься с ним на доктора Стрейкера. При таком тусклом освещении искать в шкафах и ящиках приходилось ощупью. Я подумала о панели на стене, но если он затаился поблизости и увидит свет… Я передвигалась от стола к столу, не обращая внимания на мольбы Люсии.

— Умолкни, — бросила я, проходя позади кресла. — Еще раз пикнешь, и я заткну тебе рот кляпом.

Она разрыдалась, но я не удостоила ее взглядом.

Торопливо обойдя лабораторию, я нашла молоток, долото, увесистую отвертку, свечу и коробку восковых спичек. Гнев на эту женщину, которую я и знала-то лишь по записям в моем дневнике, кипел в моей душе, не давая разыграться страху. Наконец я повернулась к Люсии.

— Джорджина! Я люблю тебя, клянусь! Я бы вернулась за тобой!

— Ты не способна на любовь. И правды от тебя не дождешься.

Я пристально смотрела на нее, силясь вспомнить хоть какие-нибудь события, картины, образы, выпавшие из памяти, но у меня ничего не получалось. Ужас искажал черты Люсии, стирая сходство со мной, обманувшее столь многих людей. Глаза у нее остекленели, на мокрых щеках темнели потеки сурьмы.

— Развяжи меня хотя бы, — взмолилась она. — Не лишай меня надежды на жизнь.

— А какую надежду ты оставила мне? Я бы скорее гадюку освободила.

Она уронила голову на грудь и вся задрожала, сотрясая кресло.

— Что он со мной сделает? — Слова прозвучали еле слышно.

— Он может вырвать твое сердце из груди и зажарить у тебя на глазах, мне плевать. — Но потом я подумала, что буду ничем не лучше Люсии, если брошу ее здесь. — Ладно, я спасу тебя, если смогу. Для того лишь, чтобы упрятать в тюрьму.

— Освободи меня на минутку, иначе я обделаюсь.

— Да ты и так уже обделалась в известном смысле. — Я повернулась к ней спиной.

В углу, где стоял письменный стол, было очень темно, и в конце концов мне пришлось зажечь свечу. Я втиснула лезвие долота в щель над выдвижным ящиком и принялась колотить по рукоятке молотком — грохот стоял такой, что я каждую минуту ожидала появления доктора Стрейкера. Наконец вся передняя стенка ящика с треском отвалилась. Пальцы у меня тряслись, и я целую вечность провозилась с пуговицами, пряча бювар под платьем. Удержать в руках все инструменты вместе с горящей свечой никак не получалось, в конечном счете я задула свечу и медленно поднялась по лестнице, провожаемая воплями Люсии.