Дарина привыкла считать, что легко переносит боль, но испытывала первобытный ужас перед обжигающим огнем, и болевая реакция на ожоги не соизмерялась с серьезностью повреждений. Даже от незначительного ожога — случайного легкого соприкосновения с пламенем свечи или догорающей спички — ее кожа покрывалась волдырями, а все тело сотрясала умопомрачительная дрожь. Психиатр мог бы заподозрить детскую травму, несчастный случай в юности, но она никогда не обращалась к психиатру. И любому специалисту по психическому здоровью пришлось бы углубиться во времена гораздо более ранние, чем обычные детские воспоминания, чтобы найти источник ее страха перед огнем.
Но сны этой страдалицы основывались на реальности: она пережила в свое время жуткое падение и обжигающую мощь огня, и где-то в глубине это горение по-прежнему продолжалось. Так покарал их иной бог, и она ненавидела его за это. Сейчас, однако, внутренняя глубинная боль обрела жесточайшее внешнее проявление, и его серьезность скрывали от нее лечебная повязка и запрет на использование зеркала.
Перед смертью Барбаре Келли удалось удивить Дарину. Кто мог предположить, что при всей своей слабости она окажется настолько сильной, что наконец начнет искать спасения у иного бога и, уповая на него, нанесет ощутимый вред женщине, посланной ее покарать?
«Теперь моя красота пропала, — подумала Дарина. — И временная слепота одного глаза, возможно, обернется последующей ущербностью зрения, ведь гуща из кофейника обожгла сам зрачок».
Дарине хотелось избавиться от собственного тела, подобно сбросившей кожу змее или пауку, оставлявшему старый сухой покров. Ей не хотелось жить в темнице уродливой телесной оболочки. В темном забытьи своих мучений она боялась, что это несчастье произошло с ней из-за нежелания признать то, что порочность ее духа отразилась и на внешности.
Выныривая из сна, Флорес всегда видела бодрствующего рядом с ней мальчика. Древние глаза на его бледном лице казались двумя грязными мутными озерцами. Он по-прежнему не произносил ни слова. В младенчестве он редко плакал, а чуть подрастя, так и не заговорил. Смотревшие его доктора предпочли для надежности сделать заключение, что причина его немоты не имеет ничего общего с физическим недостатком, признав, что умственные способности ребенка развиты гораздо выше средних для его возраста. Но особенно их встревожил странный зоб на шее мальчика, и они обсуждали возможность прооперировать его и удалить. Дарина колебалась. Эта опухоль была неотъемлемой частью ребенка. Ведь именно по этой примете она всегда узнавала его. С тех самых пор, когда он толкался в ее чреве, Дарину переполняло ощущение его присутствия, словно она сама окутывалась его объятиями. Он пребывал в ней больше как любовник, чем как развивающийся плод, а во втором и третьем триместрах беременности рос с такой быстротой, что стал почти подавлять ее естество, подобно раковой опухоли в животе. Роды принесли облегчение. Потом молодая мать глянула на то, что положили ей на руки, прикоснулась к его губам, ушам, детским ручкам… и ее пальцы замерли на его припухшем горле. Она заглянула в глаза младенца, и из их темной глубины на нее взглянул