— До второго пришествия, — насмешливо оказал Вардан, — но, увы, до того времени не останется ни одного армянина, который мог бы видеть себя свободным; к тому времени все будет отуречено.
— Терпение — жизнь… — начал старик тоном проповеди. — Наши священники и монахи так учили нас. Настанет день, когда бог вспомнит своих заблудших овец… Надо терпеть, дети. Терпение — жизнь…
— Терпение — смерть, — раздался неожиданно голос Дудукджяна. Лицо его еще больше побледнело, и бескровные губы дрожали. — Терпение — смерть! — повторил он возмущенным тоном. — Человек привыкает к терпению только в могиле… Это терпение, свойственное также евреям, ведет нас к гибели. Евреи долго терпели всякие гонения в ожидании Мессии, который должен был возродить Иерусалим и вернуть ему былое величие — и они ждут его прихода до сего времени. Но у нас нет и такой надежды, так что непонятно, чего мы ждем!.. Наши священники и монахи проповедуют нам терпение… — продолжал он, — а между тем, кто, как не они, довели нас до этого рабского состояния! Если есть что-нибудь, что может спасти народ от эксплуатации и угнетения, так это протест, в каком бы виде он ни проявлялся. Недовольство и стремление к лучшей жизни — вот что может избавить нас от рабства. Но терпение душит, убивает все эти хорошие стремления.
Старик ничего на это не ответил. Вардан и Айрапет дружески пожали руку молодого человека. Остальные же сыновья Хачо, ничего не поняв, решили: «Еще один чудак»…
Хачо приказал приготовить для гостей постель и, пожелав им спокойной ночи, ушел вместе с сыновьями. Одна из невесток с закрытым лицом вошла в комнату и начала готовить постель для гостей.
В комнате горел еще огонь. Гости улеглись, но долго не спали. Дудукджян докуривал сигару. Вардан заметил ему:
— Друг мой, ваш язык для них непонятен. Едва ли здесь вам удастся что-нибудь сделать. Для того, чтобы говорить с народом, нужно знать сотни его басен и притч. Христос сделал больше своими притчами, чем проповедями.
— Да, я не изучил языка народа… — ответил Дудукджян и умолк.
XVIII
В приемной, где разместились гости, распространяя слабый свет, догорала свеча. Вардан долго не мог заснуть, так как был очень взволнован впечатлениями дня. Он вспоминал о равнодушии сыновей старика к своим словам и к словам нового друга; он удивлялся тому подозрению, с которым они отнеслись к благородному и пылкому гостю. Сердце его волновали два чувства: любовь к угнетенному крестьянину и любовь к Лала, бывшей тоже в нравственной неволе.
Он взглянул на спавшего Дудукджяна. Слабый свет догоравшей свечи освещал его бледное, страдальческое лицо, черты которого говорила о сильном характере. Спал он неспокойно. По временам его пересохшие губы шевелились и слышались отрывочные фразы на французском и армянском языке. «Крестьяне… час настал… Кровью своей вы должны купить свою свободу… настоящее. Будущее… принадлежит нам. Храбрецы, докажите, что железная палка турка… не совсем убила в вас жизнь и чувство свободы… Огнем и мечом должны мы добыть свое спасение… Вперед, храбрецы…»