– Послушай, Вин, только что звонила моя мама… Ты помнишь наш прошлогодний Рождественский сочельник? Тогда с нами за столом сидел – даже не знаю, как назвать его, если я ему внучатая племянница, – «двоюродный дедушка», что ль, короче – брат моего деда, Игнаций, такой худой старичок, которого мама привезла из Белостока. Ты должен помнить его! Вы сидели с ним рядом за столом. Через два года ему стукнуло бы сто лет. Мама позвонила его племяннице, которая давно уже живет в Швеции, звонила-то с поздравлениями, а узнала, что Игнаций вот уж три недели как умер. Никто из наших не знал, что он умер. Мама рассказывала, что две недели назад его мертвым нашли в кресле, а в комнате было несколько градусов ниже нуля, потому что окно было открыто настежь. Его случайно обнаружил почтальон, принесший пенсию. Мама говорит – хотя это ужасно, – что «Господь Бог наконец-то про Игнация вспомнил и смилостивился над ним, забрав его к себе на праздники». С одной стороны, мама права. Игнаций жил слишком долго. Похоронил свою жену, младшего брата, а потом и обоих своих детей. Его сын погиб в автокатастрофе в Германии, а дочка умерла от рака. Это, наверное, страшно: пережить своих детей. Кузина из Швеции рассказала маме, что дедушка Игнаций умер во сне и что, по словам почтальона, покойник улыбался…

Как же не помнить дедушку Игнация! Добродушный такой старичок с вечно слезящимися голубыми глазами, из которых лучилась то радость, то печаль. Его всё трогало до слёз. Когда он смотрел на Джуниора, ползающего по ковру, то от умиления плакал, когда преломлял с кем-нибудь облатку, ему от нахлынувших чувств не хватало слов, когда Агнешка ставила на стол супницу с борщом, у него от предвкушения тряслись руки. На всё происходившее во время рождественского застолья он реагировал как сверхвпечатлительный ребенок, впервые принимавший участие в этой мистерии. Рассказал о своем первом оставшемся в памяти сочельнике. И хоть было ему тогда семь лет, он всё как сейчас помнит потому, что получил в подарок свои первые ботинки. В школу пошел в своих собственных ботинках. Причем самых настоящих, кожаных, а не в чунях из фетра, как какой-нибудь подмастерье. Что ни говори, школа – важное событие. Дома были керосиновые лампы, а на елку проволокой прикрепляли настоящие свечки. Перед полуночью дядя взял его за руку и повел к овину послушать, что там Мучка промычит человеческим голосом. Простояли перед дверью на морозе с полчаса. А Мучка ничего за это время не промычала ни человечьим, ни даже своим, коровьим голосом. «Не было бедняжке с кем поговорить, потому что у отца была только одна корова, пане Винсентий», – рассмеялся старичок. Вечером, после пения колядок, разговаривали о старости. И тогда дедушка Игнаций сказал ему, что хотелось бы «уже отойти на вечный покой, потому что такая долгая жизнь – это уже не награда, а наказание».

Сидя на диване рядом с дедушкой Игнацием, он вспомнил своего учителя по литературе из лицея в Нанте. Седые до плеч волосы, очки в роговой оправе, брюки из вельвета в крупный рубчик и непременный галстук-бабочка даже на пестрых сорочках. Он заразил его – впрочем, не его одного – страстью к чтению. Приносил на уроки книги, которые не входили в школьную программу. Одно из занятий он посвятил теме смерти. Тогда они читали «Все люди смертны» Симоны де Бовуар, к которой из-за ее образа жизни и высказываний во Франции относились одни с почитанием и восхищением, а другие – с презрением и ненавистью. Герой ее книги – средневековый князь Раймондо Фоска, который после того, как принял какую-то таинственную зеленую микстуру, стал бессмертным. Де Бовуар проводит Фоску через семь веков мировой истории, что само по себе захватывает. Но их учитель литературы сосредоточился на другом. Желанное бессмертие стало для Фоски проклятием. Он становится свидетелем ухода в мир иной всех, кого он любил, и знает, что тех, кого он полюбит, тоже заберет смерть. Фоска теряет смысл жизни и, будучи бессмертным, становится «до смерти несчастным». В конце концов он попадает в сумасшедший дом. А еще их учитель приводил цитату из Гёте: «Смерть – уловка природы, чтобы в жизни было больше жизни», потому что лишь сознание смерти подталкивает людей к действию. Без смерти вообще не было бы человечества, потому что эволюция осуществляется через отмирание старых форм жизни и замену их новыми формами, более подходящими. После рождения мы получаем в сущности – хоть и в переносном смысле – два акта: рождение и смерть. Так он считал. Во время их занятий он не высказал этого прямо, но им, ученикам, было ясно, что он поддерживает эвтаназию. Он четко заявил, что не разделяет взглядов Церкви на самоубийц, которых она трактует как грешников, не имеющих права даже на достойное погребение. И если права выбора момента рождения мы лишены, то право выбора момента смерти иметь должны. А еще он помнит, что именно в связи с книгой де Бовуар они обсуждали на уроке проблему вытеснения смерти – этого, как ни парадоксально это звучит, естественного и неизбежного элемента жизни – из сознания людей. Учитель говорил, что для нынешнего гедонистического общества, в котором ты обязан быть молодым, прекрасным и счастливым, разговоры о смерти звучат болезненным диссонансом, нарушающим хорошее самочувствие.