Так после одного из уроков английского сказал Винсенту самый умный охранник из всех встреченных им за пятнадцать лет скитаний по польским тюрьмам. Когда он выходил на свободу, в смысле не по увольнительным на краткосрочные свидания, а окончательно, насовсем, то у ворот его ждали два человека: Агнешка и капитан из охраны. Представляете, разузнал, когда выходит, потрудился проехать пол-Польши, чтобы встать у ворот и дождаться. Их разговор был кратким, несколько фраз, да и то охранник всё время повторял, что не хочет мешать. Складывалось впечатление, что ему было важно их крепкое мужское рукопожатие в совершенно новой для них ситуации. Когда один больше уже не заключенный, а другой, хоть и оставался по профессии охранником, здесь и сейчас, перед воротами, не был охранником. Когда родился Джуниор, а Агнес собралась крестить его, он написал капитану, поинтересовался, найдет ли тот время, чтобы приехать к ним и быть с ними в этот особый день, очень просил. Капитан приехал. До сих пор дружат.

Неизвестно, возносит ли Морячок благодарственные молитвы Богу, но он знает, что и капитан из охраны, и пани Веся из очереди в булочной правы. Через пять месяцев после неудавшейся попытки отравиться пойлом из денатурата, аспирина и черного перца сначала по прогулочной площадке, а потом и по всему зданию тюрьмы разнеслась весть, что к Морячку регулярно приходит знойная нимфоманка. А то, что разносится по тюрьме, не может быть неправдой. Пусть она слегка подкрашена, слегка преувеличена, но всё-таки по сути правда. Ни разу за все его пятнадцать лет отсидки по-другому не было. И это ничего, что знойная нимфоманка, как потом рассказывали и прачки и кухарки, для которых «бедный худенький Кшисек» был любимцем, оказалась самой простой, нормальной, скромно одетой девушкой, к тому же очкариком. Правда, худенькой блондинкой с непропорционально большой грудью. Мечта любого мужчины, а уж что говорить о мужчине заключенном. Девочка-очкарик, как вскоре сообщила прогулка, не кто иной, как кузинка той самой Мариолы, из-за которой Морячок изувечил своего брата и три раза порывался наложить на себя руки. Никто не знает, как, где и когда свела их судьба, но через некоторое время девочка-очкарик перестала быть худой: когда Морячок получил первую увольнительную из тюрьмы – на свою собственную свадьбу, – она была уже на восьмом месяце!

Вопрос беременности был окутан тайной. Теоретически Морячок никак не мог быть к ней причастным. Увольнительных за ворота тюрьмы он не получал, а из-за «реальной опасности его жизни со стороны систематически предпринимаемых попыток самоубийства» он был лишен и так называемых безнадзорных свиданий, то есть таких, на которых не присутствует охранник. Опасались, что в ходе этих посещений ему передадут или какие предметы, или «химические вещества», с помощью которых он сможет убить себя или покалечить прямо в комнате для свиданий. Глупость, конечно, потому что всех приходивших на безнадзорное свидание с воли шмонали так, что хрен что пронесешь. Но главное было в том, что тюремное начальство очень неохотно соглашалось на безнадзорные свидания, хотя именно такие свидания предусмотрены одним из параграфов тюремного кодекса как «одна из форм ресоциализирующего поощрения заключенного, вставшего на путь исправления». Проходят такие свидания в специальных комнатах, которые зэки называют мокрыми камерами, в которых очень мало разговаривают – потому что времени мало, всего один час, – и сразу переходят к делу, то есть к сексу. Право на такое свидание имеют только заключенные, находящиеся в браке или в так называемом документированном гражданском браке, то есть сожительстве. Такое ограничение, чтобы в награду за хорошее поведение никто не смог пригласить себе девушку по вызову. Кроме того, жены или сожительницы должны были выразить официальное согласие на такую встречу – подписать соответствующие бумаги.