Впрочем, уже в тринадцать лет она проявляет недюжинную чувственность. И хотя ни Бабет Кардель, ни мать и никто из окружения не рассказывал ей о тайнах интимных отношений между мужчиной и женщиной, ее часто охватывает внезапный огонь желания, нежность, тяга к чувственному прикосновению, причину которой она не может объяснить. Это крайнее возбуждение охватывает ее особенно по ночам. Тогда она садится верхом на подушку и, как она потом сама признается, «скачет галопом» в кровати «до полного изнеможения». Эти ночные скачки снимают возбуждение и успокаивают нервы. Напряжение проходит, она вновь становится рассудительной девочкой, думающей лишь о карьере, а не о любви. Она достигает в этом успеха: один из ее дядюшек, Георг Людвиг, соблазненный свежестью отроковицы, только что вышедшей из детского возраста, начинает ухаживать за ней. Он на десять лет ее старше, морочит ей голову страстными признаниями и уводит ее подальше от родителей, чтобы сорвать невинные поцелуи. Фикхен это льстит, и она не сопротивляется. Ведь это признак, что она может нравиться не только папочке, но и другим мужчинам. Может, и кузен Карл Петр Ульрих согласится на то, к чему стремится дядюшка Георг Людвиг? Но проходят недели, а русский двор хранит молчание. Доведенный до крайности сдержанностью девицы, Георг Людвиг с ходу предлагает ей выйти за него замуж. То, что они родственники, – не помеха. В европейских дворах такие браки нередки. Фикхен колеблется между мечтой о России и германской действительностью. «Папа и мама не позволят», – отвечает она. Потом Фикхен вроде соглашается «при условии, что отец и мама не помешают». Тут уж дядюшкины поцелуи становятся пламенными. «Однако, – утверждает она, – все ограничилось вполне невинными объятиями и поцелуями». Георг Людвиг сдерживается, надеясь, что время работает на него, а Фикхен снисходит до невинных игр в надежде, что они недолго продлятся и что с Севера раздастся наконец долгожданный призыв.

1 января 1744 года все семейство собралось в Цербсте за столом, весело празднуя начало Нового года, когда из Берлина прискакал гонец и передал князю Христиану Августу пакет с письмами. Князь разбирает почту и протягивает жене конверт с надписью: «Лично! Весьма срочно! Ее высокоблагородию принцессе Иоганне Элизабет Анхальт-Цербстской, в замке Цербст».

Иоганна взламывает печати, начинает читать, и радостное волнение охватывает ее. Письмо написано Брюммером, обер-гофмаршалом двора великого князя Карла Петра Ульриха в Санкт-Петербурге: «По срочному и особому повелению ее императорского величества императрицы Елизаветы Петровны оповещаю вас, мадам, что оная высочайшая повелительница желает, чтобы ваше высочество вместе с принцессой старшей дочерью немедленно приехали в Россию, в город, где императорский двор будет иметь место… Вашему высочеству должно быть понятно, в чем истинная причина нетерпения, с каким ее императорское величество желает видеть ее и принцессу старшую дочь, о которой рассказывают так много хорошего…»

Письмо очень длинное, в нем уточняется, что княгиню Иоганну не должен ни в коем случае сопровождать супруг, а свита ее должна включать в себя только одну статс-даму, двух горничных, одного офицера, кухарку и трех-четырех слуг. Ее просят, кроме того, сохранять в секрете место назначения. Разумеется, расходы по путешествию берет на себя императрица: к письму прилагается дорожный вексель на десять тысяч рублей в один из берлинских банков. Это немного, пишет Брюммер, но очень важно не придавать поездке излишний блеск, дабы не привлекать любопытство злоумышленников. Тотчас по приезде в Россию принцесса и ее дочь будут приняты со всем почетом, соответствующим ее титулу.