Что касается Княжнина, автора двух нашумевших комедий, «Хвастун» и «Чудаки», то гнев императрицы обрушился на него уже после его кончины. Княгиня Дашкова, президент Российской академии, опубликовала посмертно трагедию Княжнина «Вадим Новгородский». Екатерина, прочитав ее, находит в ней республиканский душок и велит арестовать и уничтожить весь тираж брошюры. Узнав об этом, княгиня Дашкова восклицает в присутствии царицы: «А что мне за беда, Ваше величество, если рука палача и бросит книги в огонь? Краснеть-то не мне придется!» Такое предупреждение нисколько не убавило решительности Екатерины. Тираж был уничтожен. Пепел «Вадима Новгородского» развеян по ветру. После такого позора княгиня Дашкова демонстративно подает в отставку со своей академической должности и решает покинуть Санкт-Петербург и обосноваться в Москве. Но перед отъездом просит у Екатерины прощальную аудиенцию. Ведь они – старинные подруги! Ее величество, прежде чем принять визитершу, заставляет ее ждать целый час в приемной. Наконец обе остались с глазу на глаз. Пока княгиня Дашкова молча отвешивает глубокий поклон, она сухо говорит ей: «Счастливого пути, мадам». Больше ни слова не вытянула из нее бывшая подруга. Но другим Екатерина объяснит свою строгость в части цензуры. «Театр – это школа для нации, – скажет она. – Он обязательно должен быть под моим наблюдением; я первый учитель в этой школе, ибо первый мой долг перед Господом – отвечать за нравы моего народа».[156]

А в целом, будучи заинтересованной и по собственным наклонностям, и по должности, в расцвете русской литературы, она проявляет властность, окрашенную презрением, по отношению к писательской братии. Горячая поклонница французской и немецкой культур, она видит спасение культуры своей страны только в подражании западным образцам. Во время ее царствования мало известных имен добавилось к знаменитостям времен Елизаветы, таким, как Ломоносов, основатель русского литературного языка, умерший в 1765 году, Сумароков, умерший в 1777 году, автор басен, сатирических стихов и театральных пьес, вдохновленных Расином и Вольтером. Есть, конечно, придворный поэт Державин, автор бурно лирических произведений, но его длиннющая поэма «Фелица» не более чем заказное произведение, где панегирик императрице соседствует с критикой окружающих ее придворных. Со временем Державин опустится до того, что станет воспевать Платона Зубова. Есть еще Херасков, он подражает французам, особенно Вольтеру, зарифмовав «Россияду»; Богданович пытается украсить свою «Душеньку» чертами, заимствованными у Лафонтена в его романе «Любовь Психеи и Купидона». Гораздо оригинальнее Фонвизин, прозванный русским Мольером; он высмеял в комедии «Бригадир» московских галломанов вроде Троеглуповых,[157] а в «Недоросле» заклеймил праздную и грубую жизнь русских помещиков. Главная идея этого последнего произведения: русское общество не выживет, если не возвысит свою душу и не отточит ум. Вполне «екатерининская» концепция. Однако Фонвизину пришлось бороться с цензурой, которая первоначально запретила представлять комедию. Вмешался великий князь Павел. «Недоросль» была поставлена и имела огромный успех. Но после нее Фонвизин ничего значительного не написал. В возрасте сорока восьми лет он умирает от тяжелой болезни. На Екатерину эта смерть производит меньшее впечатление, чем кончина Вольтера или Дидро. Всех этих русских писателей она почитает за подмастерьев. По-видимому, не разгадала она нарождающийся гений Карамзина, чьи «Письма русского путешественника» и сентиментальные рассказы уже восхищают многих читателей, не замечает она и восхитительные опыты Крылова, начинающего в жанре сатирических эссе и достигшего совершенства в жанре басен.