– Можешь не спешить возвращаться. Терпеть не могу пьяниц.

– Я не пьяница, – объявил, оскорбившись, Бирнбаум. – Просто слегка отравился. Я-то завтра протрезвею, а вот ты навсегда останешься полным дерьмом.

Испытав удовлетворение от сказанного, он развернулся на каблуках и двинулся по коридору, не обращая внимания на издевательский смех Ричардсона.

– Завтра скорее всего ты будешь уже мертв. Но все-таки, если случайно выживешь и протрезвеешь, считай, что уволен, алкаш вонючий. Мне давно пора было это сделать.

Бирнбаум спрашивал себя, почему он так безропотно сносил оскорбления людей, подобных Ричардсону. Кожа у него была толстая, как у носорога. Сейчас ему жутко захотелось заставить Ричардсона пожалеть о своих словах. Да, именно так. Он должен показать им всем, что не только Митч подходит на роль героя. Он один поднимется на хоры, а оттуда на крышу. Здорово же они удивятся, встретив его наверху. И уж не позволят себе больше смеяться над ним. Кроме того, ему надо было подышать свежим воздухом – голова была словно набита ватой. Как это похоже на Ричардсона – обвинять кого угодно в собственных промахах, только не себя. Зная его деспотический характер, люди подчас опасались сказать ему правду, когда не успевали закончить работу к сроку или что-то у них не получалось. Сам Ричардсон стал жертвой собственной ницшеанской сверхволи, которая подавляла окружавших его людей.

Бирнбаум вошел в аппаратную и заглянул в открытую шахту стояка. Подъем выглядел не слишком крутым – каких-то четыре этажа до верхней галереи, а дальше по аварийной лестнице до эстакады. Из шахты дул прохладный ветерок, и Бирнбаум глубоко вдохнул свежий воздух. Голова слегка прочистилась, и он сразу почувствовал себя получше.

Элен, Джоан, Дженни, Ричардсон и Куртис двинулись вперед по коридору.

– Бич не хочет с нами идти, – объяснил Куртис. – Он собирается доиграть партию.

– Сумасшедший, – бросил на ходу Ричардсон.

– А где Марти?

– Этот тоже свихнулся.

– Может, нам его подождать? – предложила Дженни.

– Зачем? Этот идиот прекрасно знает, куда Мы собираемся. Думаю, даже он способен самостоятельно подняться по этой лестнице.

– Похоже, у вас для каждого припасено теплое словечко, не так ли? – заметил Куртис, горько усмехнувшись. Но улыбка тут же исчезла с его лица, как только они остановились у входа в аппаратную. Словно собака-ищейка, наклонившись к двери, полицейский подозрительно принюхался к доносившемуся оттуда запаху. Немного помедлив перед тем, как открыть входную дверь, он спросил:

– Чувствуете запах? Похоже, что-то горит.

– Пахнет копчеными сардинами, – ответила Джоан.

Куртис резким движением распахнул дверь. Тело Марти Бирнбаума лежало наполовину в шахте, наполовину в помещении. Его рука еще сжимала металлическую скобу монтажной лестницы, которая была под напряжением, а от ботинок шел густой сигарный дым. Подошвы дорогих туфель были подбиты металлическими гвоздиками и уже почти истлели. По положению тела и застывшему удивленному взгляду на почерневшем лице всем сразу стало ясно, что Бирнбаум мертв. Никто даже не вскрикнул. Они уже устали поражаться происходящему.