Я встал:

— Я вернусь потом. Прости меня.

— Чего прощать-то? Ночуй у меня, дверь будет открыта.

— Спасибо.

Я чувствовал, что погибаю; что ненависть, как рак, разъедает меня до кости.

Я обедал с Идой. Местом встречи был ресторан в Гринвич Виллидж, итальянский, в мрачноватом подвале, со свечами на столах.

Народу было мало, а это меня очень радовало. Когда я вошел, я увидел только две пары, обе в противоположном конце зала. На меня никто не взглянул. Я сел в угловой кабинке и заказал «старомодный»[2] Ида запаздывала, и до ее прихода я успел взять еще два.

Она пришла очень элегантная, в черном платье с высоким воротом, заколотым жемчужной брошью, с волосами почти до плеч, как у пажа.

— Детка, ты необыкновенно мила.

— Спасибо. Заняло на пятнадцать минут больше обычного, но я надеялась, что время окупится.

— Окупилось. Что будешь пить?

— Ммм… Ты что пьешь?

— «Старомодный».

Она повела ноздрями и посмотрела на меня:

— Сколько?

— Три.

— Ну что ж, надо же было тебе как-то убить время.

Подошел официант. Мы решили взять один «манхэттен»[3], одну лазанью[4], одно спагетти и еще один «старомодный» для меня.

— Ну как, удачный сегодня день? Нашел работу, милый?

— Нет, — ответил я, поднося огонь к ее сигарете. — «Метро»[5] обещало мне целое состояние, если я поеду в Голливуд и возьму главную роль в «Сыне Америки», но я отказался. Типаж для них, видите ли, подходящий! Да, трудно найти хорошую роль.

— Если в ближайшее время они не предложат тебе что-нибудь приличное, скажи им, что вернешься к Селзнику. Уж он раздобудет тебе острую роль. Подумать только, тебе — «Сына Америки»! Я против.

— Мне ты это можешь не говорить. Я сказал им: если за две недели они не подберут для меня пристойного сценария, я отчаливаю.

— Это уже другой разговор, Питер, мой мальчик!

Принесли коктейли, и на минуту или две мы умолкли.

Половину своего я проглотил сразу и стал играть зубочистками, лежавшими на столе. Я чувствовал на себе взгляд Иды.

— Питер, тебя развезет.

— Деточка, первое, чему учится джентльмен-южанин, — это пить не пьянея.

— Эта выдумка стара как мир. К тому же ты из Нью-Джерси.

Я одним глотком допил коктейль и зло огрызнулся:

— Стоит Юга, можешь мне поверить.

Через стол я наблюдал, как она готовит себя к возможному неприятному разговору: очертания ее рта стали жестче, подбородок посередине рассекла неглубокая продольная ложбинка.

— Что сегодня случилось?

Все восставало во мне против ее заботы, против моей нужды.

— Ничего особенного, — процедил я сквозь зубы, — просто такое настроение.

И попытался улыбнуться ей, изгнать из сердца наболевшее.

— Теперь я точно знаю: что-то случилось. Пожалуйста, расскажи мне.

Прозвучало это как-то очень тривиально:

— Помнишь, Жюль нашел мне комнату? Так сегодня домовладелица меня выгнала.

— Боже, спаси американский народ! У тебя нет желания порастратить сколько-нибудь денег моего мужа? Мы можем подать на нее в суд.

— Забудь об этом. Дело кончится тем, что мне придется подавать в суды всех штатов до единого.

— Все-таки как жест…

— К черту жесты! Как-нибудь обойдусь.

Принесли еду. Есть не хотелось, при первом же соприкосновении с пищей желудок завибрировал как гонг. Ида начала резать лазанью.