— Жезл, baby beremennye! Бегом! Перерыть весь шатер, весь лагерь, и не дай вам боже заставить принца ждать!..

Включив понижающую передачу, Машкины родичи унеслись в темноту, и действительно вскоре вернулись с какой-то подозрительной дубинкой и еще более подозрительным, изрядно поколоченным парнем.

— Ваше высочество, — отрапортовал старший валлиссец, Талврин ап Делфер. — Вот этот, — он запнулся подбирая наиболее емкое определение парню, и неожиданно выдал, — kozel vonjuuuchi спрятал в своих вещах жезл главного имперского маршала. Прикажете повесить?

Про «козла» паренек не понял, но зато про «повесить» — еще как! Бедняга затрясся и сделал попытку упасть мне в ноги, но был удержан суровыми валлисцами и чуть не отломил себе руки. И тут в беседу вмешался фон Паулюс:

— Ваше высочество. Хотя от вас и нет смысла ждать пощады или понимания, но это я приказал своему пажу сохранить жезл и отвезти его нашему императору, чтобы тот передал его более достойному полководцу…

О как! Фриц разговорился!

— А почему же от меня нет смысла ждать пощады и понимания? Неужели я так грозен?

На всякий случай я расправил плечи, и гордо выпятил грудь, но…

— Вы победили меня бесчестным приемом, напав ночью, точно сарацин…

Ух ты! Нет, это же надо?!

— А ты в лесу грибы собирал, или на белочек любовался? Ай, маладца! Значит, ты в засаду спрятался — это честно, а то что я твою засаду раскрыл — по-сарацински?! Нет, фон Паулюс, надо тебя в Елабугу отправлять. Там у тебя, как я понимаю, быстро просветление в мозгу наступит…

Тот было сникает, но тут же начинает с жаром доказывать, что он бы перед атакой обязательно бы подал сигнал вызова, и, значит, все было бы по правилам…

— Ага, — комментирует Маленький Джон. — Пернул бы один раз в дудку и все! Вроде и сигнал подали, а то, что его никто не слышал — так мы не виноваты! Бла-а-агородный… — произносит он с нескрываемым презрением. — Принц, а давай его вздернем?

Фон Паулюс вздрогнул и побледнел. Нет, вообще-то идея здравая…

— Ваше высочество, мой принц, — Энгельрик бросился на защиту «товарища по классу». — Он славно бился. Троих ранил, а меня чуть на тот свет не отправил. Не надо его «вздергивать! Уж лучше выкуп, хотя такого бойца можно и просто отпустить…

Чудило ты, Энгельс! Если бы он тебя убил, я бы его не то, что вздернул, я б его четвертовал! Тупой пилой бы распилил!..

Но у Энгельрика такое выражение лица, и так горят глаза, что послать его подальше просто невозможно… Тогда так…

— Скажите мне, граф фон Паулюс. Если бы я предложил вам принести мне омаж, вы сражались бы за меня также храбро? — я с огромным трудом удерживаюсь чтобы не продолжить: «и так же бестолково?»

— Ваше высочество, это невозможно! — Он гордо вскидывает голову, — Я служу своему благородному императору, и…

— Это тому, который моего папаню в тюрьме держал? Бла-а-агордный, — мне удается точно воспроизвести интонации сержанта де Литля. — Охренеть от его благородства можно…

Фон Паулюс сникает и что-то шепчет себе под нос…

— Что?

— Моей матери он тоже не нравится, ваше высочество, — произносит тихо Паулюс. — В последнем своем письме из обители, в которую она удалилась после гибели моего отца, прямо так и сказано: «Сын мой, меня весьма беспокоят люди, что вас окружают…» Что с вами, ваше высочество?!