— Майн кёниг, — выступил вперёд старый советик Гольденберг, — улицы не дают развернуться всей мощи нашего войска. Мы побеждаем, но очень медленно и с большими потерями. Каждый дом, каждый переулок даются большой кровью, бодричи защищаются отчаянно…

Людовик вновь хотел разразиться словами недовольства, но сдержанный тон старого советника охладил его и заставил обуздать чувства, ведь король должен быть выше чувств, всегда!

— Прикажите отойти, — произнёс повелитель франков холодно-властным тоном. — Сожгите все дома, подтяните сюда метательные машины, лучников, — всё это предать огню и разрушить, — король обвёл рукою в покрытой железными пластинами перчатке строения непокорного града, — чтобы войску не было преграды.

Людовик сделал знак рукой — и зазвучали трубы, повелевая войскам исполнить его волю.

Резкие повелительные команды франкских военачальников, подобно ударам плетью, сухими щелчками размножились над военной армадой. Франки отошли на полтора полёта стрелы, выровняли строй. Подтянули метательные машины. Вскоре с противным шелестом и шипением на град полетели камни и большие горящие стрелы. Когда предместье было разрушено и камнемёты стали бить в сердце города, к ближайшим уцелевшим строениям побежали факельщики. Под прикрытием лучников они понесли горящую смолу. Заполыхало сухое дерево, затрещали, лопаясь, жилы досок и брёвен, застонали сараи и избы, поглощая в своём огненном чреве домашний скарб и не успевших спастись людей и животных. Пошёл гулять огненный вал по граду, оставляя за собой серый горячий пепел. А через некоторое время, вслед за ним, прикрываясь щитами и растаскивая догорающие брёвна крючьями, пошла плотная стена закованных в броню франкских воинов.

— Княже, — подбежал к Годославу запыхавшийся посыльный, — там, на большой пристани, наши союзники садятся в свои лодьи и уходят! Они бросили нас, рекут, что град всё равно сгорит, а франков слишком много!

— Добромысл! — кликнул князь Годослав. — Сейчас враг ударит пуще прежнего, нам долго не выстоять! Бери Умилу и сыновей, уводи их!

— Князь, я тебя не брошу! Вели уводить семью другому, я с тобой до конца, я…

— Брательник, — князь схватил Добромысла за плечи, — я тебе не только семью доверяю, я тебе ободритскую землю спасать велю! Мы будем держаться, чтобы вы успели уйти, пока Людовик не бросился следом! Торопись, Добромысл! — Он крепко обнял брата и помчался в гущу сражения.

Четырёхлетний малыш, сидя в теремной светлице на лаве, застланной шкурами, вытягивает голову и настороженно глядит по сторонам. Он в одной рубашонке, только проснулся, светлые волосы растрёпаны, в голубых очах недоумение, переходящее в страх. За бревенчатыми стенами всё не так, как обычно, там что-то огромное страшно ворочается и скрежещет. В светёлку проникают чьи-то испуганные крики, и тонкими синими змейками вьётся удушливый дым. Малыш закашлялся и громко заплакал.

— Рарог, сынок, — вбежала перепуганная мать малыша, одной рукой прижимая к себе самого маленького Синеуса, а другой держа за руку среднего, Трувора, — пойдём скорее!