— Музыку, Игнатьевич, у меня отняли. Ныне я специализируюсь на алкоголизме, наркомании, токсикомании исследую блеск и нищету доморощенных куртизанок.

— Ух, на какую увлекательную работу тебя бросили! Просто завидки берут, — принимая ироничный тон, сказал Бирюков. — Раньше, помнится, такой специализации не было.

— Скромничали, чтобы у иностранцев зависть не вызывать. А теперь решили хватит! Теперь у нас не хуже, чем в передовых странах мира. Все свое имеется. Даже наши самодеятельные леди получили официальное признание и стали именоваться профессионалками.

— Недавно читал, что в Брюсселе состоялся второй всемирный съезд представительниц самой древней на земле профессии. От Новосибирской области там делегаток не было?

— Нет, наши еще не успели свой профсоюз сколотить.

— Наверное, вы мешаете?

— Мешаем.

— И как успехи?

— Безропотно милочки платят в казну штраф и прямо от кассы вновь на панель выходят.

— Вот настырные! И денег не жалко?

— Деньги — дело наживное. Приличный клиент за горячую любовь два штрафа оплатить не пожалеет.

— Значит, печальны ваши дела?

— Почему печальны? По сравнению с портовыми городами мы ангельски выглядим. В отличие от ненасытных портовых акул наши лапушки в основном рыбки-ряпушки.

— А «Грубияночку» среди них не знаешь? — Бирюков показал фотографию Каретниковой. — Вот эту…

Веселкин машинально поправил очки, пригляделся:

— О, Дашенька!.. Знаю. Но на панели она ни разу не ловилась.

— Откуда же знаешь?

— Третировали ее, бедненькую, за отвергнутую любовь…

Веселкин порылся в столе и протянул Бирюкову тетрадный листок. На листке, похоже, измененным, но красивым и разборчивым почерком было написано четверостишие:

Женщина в нарядном платье белом,

В туфлях на высоком каблуке,

Ты зачем своим торгуешь телом

От большого дела вдалеке?

— Гениальные стихи, — улыбнулся Антон. — С первого прочтения запоминаются.

— Недавно молодые поэты у нас гастролировали. Вот один из любителей изящной словесности и взял на вооружение злободневный стишок, которым чуть не довел Каретникову до белой горячки. Ведь Дашенька отвергла его пламенную любовь и обвенчалась в загсе с семидесятилетним старцем. А что оставалось девочке делать, если у нее не было собственной крыши над головой?.. — Веселкин вдруг сосредоточенно уставился на Бирюкова. — Как фамилия интересующего тебя музыканта, Зуев?..

— Лев Борисович, — уточнил Бирюков.

— О!.. Это ж он сидел на этом самом стуле, где ты сейчас сидишь, и убеждал меня, что своими ежедневными посланиями в стихотворной форме не желал Дашеньке зла, а хотел перевоспитать ее.

— Будь другом, расскажи подробно эту историю, — сразу ухватился Антон.

— Изволь, если хочешь, но предупреждаю: пикантного в ней ничего нет.

— Меня пикантности не интересуют. Понимаешь, убили Зуева…

Костя удивленно присвистнул:

— Странно… Лично на меня он произвел впечатление непосредственного и, можно сказать, чрезмерно стыдливого человека. Такие обычно на рожон не лезут. Как же это случилось?

Выслушав Бирюкова, Веселкин протер носовым платком очки и стал рассказывать о замужестве Каретниковой.