И тут, взревев от боли и ярости, ибо те, кто бьют других, не любят получать удары и не выносят мук, он развернулся и набросился на меня! Все люди, стоявшие рядом, кроме женщины, которая не могла подняться, отпрянули и окружили нас кольцом. Он зверем ринулся ко мне, но я, обезумев от гнева, встретил его ударом кулака в переносицу – другого оружия у меня не было, – и тот пошатнулся, как жертвенный бык после первого удара жреца топором. Обступившие нас люди одобрительно закричали, потому что простолюдины любят драки и потому что они знали, что тот нубиец был знаменитым гладиатором, не ведавшим поражений. Придя в себя, мой противник, собрав все свои силы, с проклятием замахнулся на меня своей тяжелой палицей так, что, если бы я не увернулся, он снес бы мне голову. Ударившись о землю, палица разлетелась на щепки. Толпа снова закричала, и гигант, ослепленный гневом, снова накинулся на меня. Обезумев от жажды крови, ничего больше не соображая, он знал только одно: врага надо поскорее растерзать и прикончить. Я же с криком вцепился ему в горло, ибо понимал, что с таким силачом мне иначе не справиться. Мои пальцы мертвой хваткой впились в его плоть, хотя его огромные кулачищи молотили меня, как дубинки. Я же все крепче стискивал и стискивал ему горло, вдавливая кадык. Сцепившись, мы завертелись на месте, а потом он повалился на землю, надеясь таким способом сбросить меня. Но, как он ни извивался, я продолжал крепко сжимать его шею, пока он наконец ослабел из-за нехватки воздуха и потерял сознание. В этот миг я, оказавшись сверху, уперся коленом ему в грудь и, думаю, убил бы его, если бы мой дядя и еще несколько человек из толпы не навалились на меня и не оттащили от гладиатора.

В пылу борьбы я не заметил, как к нам подъехала великолепная колесница царицы, перед которой шагали слоны, а сзади которой вели львов. Из-за суматохи, вызванной дракой, колеснице пришлось остановиться, и я, разгоряченный дракой, весь в пыли, в разодранной белой одежде, покрытой кровью, хлынувшей из горла и ноздрей могучего нубийца, подняв голову, впервые увидел живую Клеопатру. Колесница ее, вся из чистого золота, была запряжена белыми, как молоко, жеребцами. С обеих сторон от сидевшей в ней царицы стояли две очень красивые девушки в греческих платьях, которые обмахивали ее сверкающими опахалами. На голове у нее был убор Исиды: обвитые уреем золотые рога, между которыми висел крупный диск полной луны и символ верховной власти Осириса. Держались они на золотой шапочке в виде головы коршуна (глаза его были из драгоценных камней, а распростертые крылья – из синей эмали), из-под которой ее черные локоны волнами ниспадали до самых пят. На ее стройной нежной шее блестело золотое ожерелье с изумрудами и кораллами. Запястья ее унизывали такие же золотые браслеты, в одной руке она держала вырезанный из кристалла священный ключ жизни, а в другой – золотой царский жезл. Грудь ее была обнажена, но под ней ее тело было обтянуто расшитой драгоценными камнями тканью, блестевшей, как змеиная чешуя, из-под которой спускалась золотая мантия, обвитая прозрачным вышитым косским шелком, ниспадающим пышными складками на сандалии с застежками из огромных жемчужин, которые украшали ее маленькие белые ножки.