Учителя избивали там детей, а затем сбрасывали их с лестницы, били их ногами, окунали головой в унитаз и т.д... То же самое творилось и в Мариенхаузене, так что братья из ордена салезианцев оказались ничуть не лучше. Согласно некоторым источникам, четыре преподавателя покушались на честь своих подопечных. Характерно, что отец Пютлиц после 1960 г. несколько лет был воспитателем именно в этом интернате» (S.180).
Однако в Мариенхаузе в жизни Юргена Барча произошло также и нечто положительное. До сих пор он был единственным «мальчиком для битья»: так было и дома, и в школе. Здесь же впервые он оказался не одинок в своем противостоянии «садистам-педагогам».
«Солидарность значила для меня так много, что я готов был примириться и с гораздо более худшим. Главное, что ты не отверженный, это же просто чудо. Мы были солидарны в противостоянии садистам-педагогам. Я где-то прочитал арабскую поговорку: „Враг моего врага — мой друг“. Педагоги не могли не чувствовать эту невероятную сплоченность учеников, готовых им противостоять. Как известно, авторы воспоминаний часто приукрашивают прошлое, но я думаю, что я этого не делаю. Итак, я впервые не был изгоем. Мы все предпочли бы быть разорванными на куски, чем предать товарища. Последнее было просто невероятно!» (S.131).
В зрелом возрасте Барча помещают в психиатрическую больницу. Психиатры, полагая, что он не в состоянии справиться со своими инстинктами, решают подвергнуть его кастрации, на которую Юрген дает согласие. Во время этой операции в 1977 г. он умирает. Но любому психоаналитику ясно, что позиция психиатров просто абсурдна, т.к. Юрген уже в детстве мог прекрасно справляться со своими естественными инстинктами: подтверждение тому — тот факт, что он уже в одиннадцатимесячном возрасте научился пользоваться горшком. К тому же это произошло в больнице, где у ребенка просто не могло быть постоянного референтного лица. Но именно то, что Юрген мог контролировать свои инстинкты, и стало для него роковым. Если бы он не был способен к этому, то семья мясника вряд ли бы его усыновила или бы отказалась от него. Не исключено, что другие приемные родители проявили бы к ребенку больше понимания.
Юрген был довольно способным мальчиком. Он сумел приспосабливаться к требованиям взрослых: научился сносить побои, молча терпеть, когда над ним измывались, запирая в подвале. Эти кошмарные обстоятельства не мешали ему «вести себя хорошо» и получать приличные отметки. Но всплеск чувств в пубертатный период отключил защитные механизмы. Можно было бы сказать «к счастью», если бы последствия этого отказа механизмов саморегуляции не были столь трагичными. (Необходимо отметить, что они оказываются трагичными достаточно часто. Например, подростки могут попасть в зависимость от наркотиков.)
«Разумеется, я часто говорил матери: „Подожди, вот мне исполнится 21 год, и тогда я начну самостоятельную жизнь“. Уж какие-то вещи говорить у меня хватало мужества. На это мать обычно отвечала: „Ты такой дурак, что тебе везде будет плохо, кроме как у нас. А уедешь, все равно через два дня вернешься“. Тогда я верил, что действительно больше двух дней нигде не продержусь. А почему, сам не знаю. А знал я, что и в двадцать один год никуда не уеду. Просто хотелось этими словами хоть немного пар выпустить.