В этот миг Малфрида не думала, что и к ней самой многие относятся как к нежити, что часто плюют вслед да за обереги хватаются. Однако в себе ведьма была уверена, а вот как поведет себя упырь Волк, если его вековечный голод и жажда крови помутят его разум?

Волк словно угадал ее сомнения, оглянулся, посмотрел пристально. Сам наделенный особой силой, он сразу понял, что и она непростая баба.

К князю, прихрамывая, подошел Инкмор. Будучи самым разумным и предусмотрительным в дружине князя, он и теперь стал говорить, что нечего им тут оставаться, где сеча недавно случилась, что, не ровен час, Куркутэ или какой иной хан, тот же Куря, отправят доглядников проверить, куда это гости запропали. Вот и надо уезжать, хотя тела своих павших оставлять нельзя. Поэтому русы подобрали погибших сотоварищей, уложили на доставшихся от печенегов лошадок и поехали восвояси. И Волк с ними. Лошадь под ним шла нервно, храпела, становилась на дыбы. Ясное дело, нежить почуяла. Но Волк крепко сжимал ее бока, рвал мундштуком рот, так что несчастное животное, взмыленное и дрожащее, вынуждено было подчиниться.

К вечеру они добрались к месту, где Самарь впадала в Днепр. Вечер выдался тихий, солнце еще не село, но луна уже всплывала – бледная и прозрачная. Пока совсем не смерклось, дружинники занимались похоронами павших товарищей. Сложили поленницу, поместили на нее тела погибших. Святослав очень убивался по Семецке; как-то ранее и отгонял настырного новгородца, и журил за непомерную любовь к возлияниям. А вышло… Собой закрыл князя Семецка…

Волк со стороны мрачно наблюдал за происходящим. Ведьма неслышно подошла к нему из-за спины.

– Жалеешь, что мало крови хлебнул?

– Отчего же мало, – невозмутимо ответил упырь. – Битва получилась хорошая, а глотнуть кипящей крови во время схватки – что может быть лучше?

– Ну, раз наглотался, то теперь прочь убирайся! Пока я все про тебя князю не поведала.

Она смотрела строго и непреклонно.

– Уходи! На тебя печенегов в степи хватит.

Волк слегка скривился – от его ухмылки упыриной у Малфриды волосы на затылке встали, дохнуть трудно было.

– Меня князь покликал, – глухо произнес живой мертвец. – Отпустит – уйду. Позовет – отказываться не стану. Но если ты скажешь ему, кто я…

Его подбородок подался вперед, нижние клыки удлинились, в глубине зрачков полыхнул белесый мертвенный отлив.

Но и у Малфриды полезли клыки, когти выступили, пряди вдоль лица, будто змеи, зашевелились. Казалось, миг – и они сцепятся. Но все же у ведьмы было сил поболее, и упырь отступил первым. Только повторил, что против воли князя не пойдет. Но если тот отпустит его… Волку ведь все равно, чью кровь пить – степняков ли, русичей ли.

Малфрида направилась к сидевшему у воды Святославу. Села рядом, молчала, все не решаясь сказать, что их спаситель нелюдь. О другом заговорила: спросила, о чем это князь толковал с шаманом в стойбище?

И неожиданно Святослав просиял.

– Да про дочку твою рассказывал, как люба она мне… и как отворожили ее от меня, сторониться заставили. А шаман этот… Он ведь сильный. И он согласился помочь мне. Или думаешь, у одной тебя достаточно чародейства, чтобы колдовством влиять на Малушу? Нет, милая. И вот что скажу: выпросил я зелье любовное у Мараачи. И зелье сильное, приворотное, страстью наполняющее. Вот дам ладе моей испить его – враз любовью ко мне воспылает, несмотря на все твои отговоры.