Половицы отчаянно трещали под моими ногами, пока я в полутьме пересекал гостиные, а потом поднимался наверх, где было относительно светло. Лестница скрипела, словно разбуженная после долгого сна. Я успокаивал себя, вспоминая, что дома на рассвете и в сумерках обычно издают странные звуки. На лестничную площадку второго этажа из верхних окон уже проникали солнечные лучи, которые освещали призрачные силуэты исчезнувших картин и закрытую дверь загадочной комнаты.
Особые надежды я возлагал на четвертый ключик из связки хозяйственных. И он не подвел меня, довольно легко повернувшись в замке. Я распахнул дверь и ощутил знакомый запах сладкой пыли, такой же, как и в библиотеке внизу. Передо мной был самый обычный кабинет. С письменным столом возле окна – ореховым, как я заметил, отдернув шторы оттенка бронзы. Пока деревья были невысокими, отсюда наверняка хорошо просматривалась зеленая даль лесов.
На письменном столе стояла портативная пишущая машинка в чехле: древний «Ремингтон», с круглыми клавишами и черным корпусом, заметно поцарапанным. У стены напротив окна был небольшой камин, по обе стороны которого располагались стеллажи с книгами. Низкое кресло, обтянутое потускневшей зеленой кожей, притаилось в углу за дверью. А слева от письменного стола стояло бюро из кедрового дерева.
На нем было пусто, если не считать единственной фотографии. Это был портрет молодой женщины в темном бархатном платье с присборенными плечами, напоминавшими крылья ангела. Точно такой же я привез с собой из Мосона.
Что доказывает одно, подумал я: это может быть только Виола. Портрет поставили здесь в память о ней, уже после ее смерти. Но тут я вспомнил надпись на обороте моей фотографии. «Зеленые рукава», и дата… 1949 год… 10 марта. Я вытащил снимок из рамки и проверил его оборотную сторону: пусто.
Я открыл все ящички бюро: тоже пусто. Как и в ящиках письменного стола. Но, закрывая нижний, я вдруг расслышал шелест бумаги. Я опустился на колени, и ударивший мне в нос запах пыльного и провонявшего псиной ковра на мгновение вернул меня в жаркий январский день в Мосоне. Я вытащил ящик из стола и увидел смятые листы бумаги, завалившиеся за стенку. Записка Виоле от Эди, очевидно возвращающей некоторые письма после смерти ее подруги. На нескольких страницах, явно из этих писем, я увидел хорошо знакомый острый почерк и подпись «В». И среди них мне попался единственный машинописный лист – очевидно, недостающая страница рукописи «Призрака».
«Зе Брайарз»
Черч-лейн
Кренли, Суррей
Пятница, 26 ноября
Дорогая Виола!
Я обнаружила эти письма в маминой тумбочке. Знаю, ты просила сжечь все твои письма, но я не смогла; надеюсь, ты не обидишься. Больше не могу писать, но очень жду нашей скорой встречи.
С любовью,
Эди
…с Евой и Хьюбертом смотреть «Вишневый сад» в прошлую среду. Похоже, сегодня модно восхищаться Чеховым, но мне он кажется скучноватым, и я призналась в этом, что повергло X. в шок. Потом слушали Вагнера в «Ковент-Гарден» – «Валькирий» на немецком, – я люблю слушать оперу, когда не понимаю, о чем поют, но должна сказать, что в молодости Вагнер мне нравился больше. Я имею в виду до войны. Слушая оперу, поймала себя на том, что все время думаю о цеппелинах, и, конечно, сразу вспомнила Джорджа. Бедный мальчик – как всегда обаятельный, хотя в последнее время мы редко видимся. Я живу надеждой, что он найдет себя.