Несколько следующих дней превратились в кошмар. Никто уже не понимал, что происходит, особенно самцы.

Теперь Спайк стал главным – вызывал любого и каждого во Дворе один на один. Вожак прежде делал то же самое, но иначе. При Спайке малейшее нарушение правил приводило к немедленному наказанию – быстрому болезненному укусу. Если на территории Вожака игры становились чересчур буйными или назойливыми, он обязательно начинал с холодного предупреждения – пристально глядел или коротко рычал. А Спайк кусал нас иногда вообще без причины – была в нем темная энергия, странная и злая.

Когда самцы схлестывались за новое положение в стае, один на один, Спайк оказывался тут как тут и часто ввязывался, словно не мог удержаться от боя. Его вмешательство было лишним, оно приводило к лишнему напряжению. В мелкие перепалки, драки из-за того, что давным-давно решено – из-за места у кормушки, из-за кусочка земли под протекающей трубой, где было приятно лежать.

Когда мы играли в нашу игру – я держал резиновую косточку, а Коко пыталась ее утащить, – появлялся, рыча, Спайк, заставляя меня бросить трофей к его ногам. Иногда он уносил косточку в свой угол – игра прекращалась, пока не удавалось найти новую игрушку, – а иногда презрительно обнюхивал и оставлял валяться в грязи.

Когда Карлос приносил мешок костей, Спайк даже не утруждался подходить. Он выжидал, пока люди уйдут, а потом брал, что хотел. Некоторых псов Спайк не трогал – Ротти, Вожака и, как ни странно, Шустрика, но стоило мне вонзить зубы в угощение от Карлоса, я уже понимал, что скоро его будет грызть Спайк.

Таков был новый порядок. Мы с трудом усваивали правила, однако знали, кто их установил, и принимали их, так что я очень удивился, когда Шустрик выступил против Спайка.

Все произошло, конечно, из-за Сестры. Был редкий случай, когда три родственника – Шустрик, Сестра и я – стояли в углу, изучая жука, который выполз из-под забора. Оказаться рядом с семьей было очень приятно, особенно после наполненных тревогами последних дней. Я делал вид, будто никогда не видел ничего удивительнее крохотного черного насекомого.

Мы увлеклись и не заметили Спайка, который вдруг оказался рядом и обрушился на бок Сестры, – она по-щенячьи взвизгнула.

Я сразу припал к земле, – мы же ничего плохого не делали! – но Шустрик не вытерпел и ринулся на Спайка, оскалившись. Сестра метнулась прочь, а я, под воздействием ярости, какой не испытывал раньше, бросился за Шустриком в драку; мы рычали и кусались.

Я попытался вцепиться в спину Спайка, но он развернулся, и его челюсти сомкнулись на моей передней лапе. Я завизжал.

Шустрик вскоре оказался прижат к земле, но я уже не обращал внимания – боль в ноге была так мучительна, что я, скуля, похромал прочь, к калитке.

Как я и думал, калитка открылась, и во Дворе появился Бобби со шлангом в руках. Драка прекратилась; Шустрик успокоился, а Сестра спряталась за шпалами. Так что Бобби занялся моей ногой.

– Хороший пес, Тоби. Тихо, мальчик, – говорил он мне. Я чуть махнул хвостом. Когда Бобби тронул лапу – боль пронзила меня до плеча. Я лизнул его в лицо; пусть знает: я понимаю, что он не нарочно.