– Уезжайте лучше отсюда подобру-поздорову.

Марина кисло улыбнулась и нажала на звуковой сигнал. В соседней избе на окне колыхнулась занавеска, и оттуда выглянуло мужское лицо. Недолго думая, Марина повернулась, выхватила из коробки литровую бутылку водки, высунула ее в окно и красноречиво помахала. Занавеска снова колыхнулась, и спустя несколько минут к машине боязливо подошел небритый маленький мужичонка в тулупе и синих кальсонах, заправленных в короткие подшитые валенки. Словно завороженный, он уставился на бутылку и попытался достать ее, встав на цыпочки, наподобие кошки, тянущейся за кусочком колбасы. Секретарь подняла бутылку повыше:

– «Алексеевский хутор» ищем!

– Это вам в Чертовку надо. – Мужик не отводил глаз от водки и сглотнул слюну. Бутылка не опускалась, и он добавил торопливо: – Проедете через деревню, за околицей дорога налево пойдет, потом – направо. Поле объедете и увидите – избы стоят заброшенные, а возле самого леса – большой дом двухэтажный, там вроде кто-то живет. Это и есть «Алексеевский хутор».

Когда мужичонка зашел домой, бережно прижимая к груди добычу, толстая женщина, выжимавшая в корыто постиранное белье, спросила его строго:

– Че хотели?

Тот отмахнулся:

– Хутор искали, Алексеевский.

Баба бросила белье в таз, подбоченилась и надвинулась на супруга всем своим необъятным телом:

– И зачем ты, дурень эдакий, им дорогу показал? На бутылку запал, самогона тебе мало?

Мужик стал оправдываться:

– К празднику, к столу хотел…

Женщина гневно прервала его:

– «К празднику»… Место это дурное! Беду притягивает! А она потом и к нам прийти может. Будет тебе тогда праздник! Забыл, что Митрофановна говорила?

Незаметно налетели облака, солнце скрылось, и с неба торжественно начали падать крупные пушистые хлопья. Ехали молча, каждый думал о своем, и даже директор, вопреки обыкновению, не балагурил. Лишь Ксения обмолвилась, глядя в окно:

– Один японец написал такие строки: «Между жизнью и смертью все падает, падает снег…»

– Красиво! – отозвался Сергей. – Только мне кажется, что «между» не существует. Жизнь и смерть ходят всегда в обнимку, тесно прижавшись друг к другу.

Лед тишины растопился, и Виктор встрепенулся:

– Ну что, философы-поэты! Четыре часа дня, а мы ни в одном глазу! Давайте чисто символически, для поднятия настроения.

Он достал из коробки бутылку коньяка и упаковку пластиковых одноразовых стаканчиков. Кроме Севастьянова, Бояринова никто не поддержал.

– Молодец, Сашка, не бросаешь начальника! Вернемся – выпишу премию! – Директор обвел взглядом остальных подчиненных: – Тьфу – на них! Тьфу – на них еще раз!

Марина сурово посмотрела в зеркало заднего вида:

– Шоколадкой хоть закусите, друзья-алкоголики!

После первой стопки Бояринов повеселел и театрально приказал:

– Вы рулите, рулите, не отвлекайтесь!

Вскоре показалась первая изба, за ней – вторая, третья. Покосившиеся заборы давно повалились, мертвые глазницы окон были крест-накрест заколочены темными досками.

Макс медленно отложил в сторону журнал, его как будто пришпилили к сиденью. Собственно, он и в журнал-то особенно не вчитывался, думая о своем, а тут взглянул и вдруг узнал деревню, в которой много лет назад вместе с друзьями встречал Новый год. Во рту появилась неприятная сухость. Максу захотелось вдруг выпрыгнуть из машины и бежать куда-нибудь из этого безлюдного места. Он остро позавидовал застрекотавшей сороке, мелькнувшей в воздухе. Птица была абсолютно свободна, а его везут туда, куда бы он ни за какое золото мира не поехал сам, и сделать уже ничего нельзя. Внезапно нахлынуло чувство обреченности и проснулся дремавший доселе внутренний голос: