Анжелина нервно ощупала живот, проверяя тонус матки.

— Похоже, все в порядке, — успокоила она себя.

Дрожа от переживаний, Анжелина сделала новую прокладку из куска ткани. Затем она надела домашнее хлопчатобумажное платье.

— Вот теперь мне лучше!

Но все же Анжелина не спешила спускаться в кухню, где отец уже накрывал на стол.

«Анри, сыночек мой любимый, ты так далеко от меня! — сетовала она в полной тишине. — Может быть, ты плачешь или тебе холодно! Эвлалия не станет носить тебя на руках, как я, ты не сможешь ощутить тепло материнского тела».

Образ ребенка, припавшего к груди кормилицы, стоял у Анжелины перед глазами. Она с трудом смогла сдержать крик отчаяния. Она хотела, чтобы ее сын был здесь, рядом с ней. Он такой красивый, такой нежный, такой уязвимый…

— Нет! Нет! Я не могу оставить его у этих женщин! Завтра же заберу его и уеду с ним в Испанию. Там я наймусь служанкой на какую-нибудь ферму и не расстанусь с ним. Если надо, я привяжу его к спине, как это делают цыганки. Я буду много работать, буду зарабатывать на хлеб.

Анжелина уткнулась лицом в колени… Нет, это всего лишь безумная мечта обезумевшей матери.

— Анжелина! — позвал дочь сапожник. — Суп на столе! Я слышу, как ты разговариваешь сама с собой! Что такое?

Анжелина быстро накинула на плечи шерстяную шаль и стала спускаться по лестнице. Потом прошла несколько шагов по темному холодному коридору до двери, ведущей в кухню.

На этот раз отец, увидев дочь, улыбнулся. Анжелина поспешила сесть перед дымящейся тарелкой.

— Благодарю тебя, папа, за ужин, — просто сказала Анжелина.

— А благословение? — удивился Огюстен. — С каких это пор ты благодаришь меня прежде, чем Господа Бога?

— Но ведь не Господь Бог сварил этот суп! — возразила Анжелина. — И не он обработал наш клочок земли и посадил овощи. Этим ужином я обязана тебе, папа.

— О, да ты еретичка! — проворчал Огюстен. — Если ты разуверилась, не вспоминай в моменты грусти ни Пресвятую Деву, ни Иисуса. Я не узнаю тебя, Анжелина!

Он сел за стол и, закрыв глаза и сложив руки, начал читать молитву. Анжелина вызывающе смотрела на отца. Огюстену Лубе было пятьдесят два года. У него были седые волосы, низкий лоб, нос с горбинкой. Он никогда не считался красивым, но в молодости пухлые губы и голубые глаза делали его привлекательным.

— Отец, ты закончил? Можно есть? — с иронией спросила Анжелина, давая выход раздражению.

— После той злой шутки, что ты сыграла со мной, могла бы вести себя более скромно! — рассердился отец. — Какая муха тебя укусила?

— Не муха, а овчарка, — наконец решилась Анжелина. — Она в конюшне вместе с ослицей. Собака шла за мной от самого Бьера. Я не смогла от нее отделаться. К тому же ее присутствие придавало мне уверенности. Не сомневаюсь, что она бросилась бы на помощь, повстречай я злых людей. Отец, я хочу ее оставить.

Сапожник с недоумением смотрел на дочь. Минутой позже он стукнул кулаком по столу.

— Собака, овчарка! — закричал Огюстен. — Да ты лишилась разума, дочь моя! Чем ты собираешься ее кормить?

— Я все решила. Она будет есть хлебные корки и кусочки сыра. Я попрошу мадемуазель Жерсанду отдавать нам остатки еды. Она не откажет мне.