Во время болезни Матильды вдова Мерсье часто приходила ее проведать и приносила почитать романы. Матильда не пыталась понять, с чего вдруг вдова одарила ее своей дружбой. Прежде их отношения были весьма сдержанными, они махали друг другу в знак приветствия, когда встречались в полях, или посылали друг другу фрукты, когда урожай был обильным и плоды все равно испортились бы. Матильда не знала, что в день Рождества вдова встала на рассвете и в полном одиночестве в своей спальне надкусила апельсин. Она снимала кожуру зубами, ей нравилось, когда во рту оставался горький привкус цедры. Она открыла дверь в сад и, несмотря на то, что все растения до единого сковал иней, несмотря на ледяной ветер, босиком вышла наружу. Крестьянку можно узнать по ступням: эти ступни не раз шагали по раскаленной земле, они не боялись жгучей крапивы, подошва у них загрубела и сделалась твердой, как копыта. Вдова знала свое владение до последней песчинки. Она знала, сколько камней лежит на земле, сколько розовых кустов на ней цветет, сколько кроликов роют в ней свои норы. В то утро она посмотрела на кипарисовую аллею и негромко вскрикнула. Роскошная живая изгородь из стройных кипарисов, служившая оградой ее земель, выглядела теперь как рот, в котором недоставало одного зуба. Она позвала Дрисса, который пил чай в доме:
– Дрисс, иди сюда, да поживей!
Слуга, заменявший ей компаньона, сына и мужа, прибежал со стаканом в руке. Она ткнула указательным пальцем в направлении пропавшего дерева, и Дрисс некоторое время пытался сообразить, что она имеет в виду. Она прекрасно знала, что Дрисс будет призывать духов, будет предостерегать ее, убеждать, что кто-то навел на нее порчу, потому что Дрисс мог объяснять явления, выходящие за рамки обыденности, только вмешательством колдовства. Старуха, выразительное лицо которой было исчерчено морщинами, уперла кулаки в тощие бедра. Она приблизила свой лоб ко лбу Дрисса, и ее серые глаза заглянули в глубину его глаз.
– Что ты знаешь о Рождестве? – спросила она.
Он пожал плечами. «Да толком ничего», – как бы хотел сказать он. Перед ним прошло не одно поколение христиан, бедных крестьян и утопающих в роскоши землевладельцев. Он видел, как они копают землю, строят дома, спят в палатках, но ничего не знал об их частной жизни и верованиях. Вдова похлопала его по плечу и рассмеялась. Ее смех был искренним и звонким, серебристым и свежим как цветок и далеко разносился в тишине полей. Дрисс кончиком пальца почесал голову; всем своим видом он выражал недоумение. Действительно, какая-то бессмысленная история. Видать, какой-нибудь джинн задумал отомстить вдове, и пропавшее дерево – это знак того, что на нее наложены чары. Он вспомнил, какие слухи ходили о его хозяйке. Говорили, что она похоронила в своих владениях много мертворожденных младенцев и даже зародыши, которых не смогло выносить ее тощее чрево. Что однажды в дуар прибежала собака, неся в зубах крошечную детскую ручку. Кое-кто утверждал, что по ночам к ней наведывались мужчины и находили утешение у нее между ног, и хотя Дрисс все дни проводил в поместье, хотя он был свидетелем аскетической жизни хозяйки, он все же прислушивался к сплетням, и они его тревожили. У нее не было секретов от него. Когда ее мужа мобилизовали, когда он попал в плен, а потом умер в лагере от тифа, именно Дриссу она поведала о своем великом смятении и горе. А он восхищался ее отвагой и долго не мог прийти в себя, увидев, как плачет женщина, которая ловко управляет трактором, ухаживает за скотом, уверенно и властно отдает распоряжения работникам. Он был признателен ей за то, что она дала от ворот поворот своему соседу Роже Мариани, который приехал из Алжира в 1930-е годы, незадолго до нее и ее мужа Жозефа, и жестоко обращался со своими работниками, руководствуясь единственным правилом: арабский труд – рабский труд.