Свойства многомерного мира еще предстоит открыть человечеству, но десять из них Успенский решается назвать в своей книге. Правда, предваряет перечисление ссылкой на Тютчева – «мысль изреченная есть ложь», то есть о мире этом можно говорить «только условно, приблизительно, намеками, символами»^>[85]. И тем не менее список вполне конкретен.

Времени, как мы его понимаем, там нет. Но оно существует пространственно (события не случаются во времени, а как бы лежат на одной плоскости). Поэтому закон причинности не работает и моменты разных эпох существуют одновременно.

Это мир, который невозможно измерить нашими мерками. В нем нет ни левого, ни правого, ни верхнего, ни нижнего.

«Там нет материи и движения»^>[86]. И, следовательно, законы физики не работают.

«Там нет ничего мертвого и бессознательного»^>[87]. Это мир, пронизанный чувством и сознанием.

Этот мир бесконечен, поэтому в нем не действуют аксиомы земной математики.

С точки зрения нашей логики, он внелогичен.

Это мир, в котором не может быть разделенности. «Все есть целое»^>[88]. Все живет одной жизнью с целым.

В нем нет двойственности, жизнь не противоположна смерти, субъект – объекту. Это мир единства противоположностей.

Тот мир абсолютно реален, и, наоборот, наш мир оттуда должен казаться нереальным.

И, наконец, «тот мир и наш мир не есть два разных мира – мир один»^>[89]. Следовательно, то, что мы называем нашим миром, есть лишь ложное представление о нем (покров майи).

Многомерный мир, описанный Успенским, напоминает экстатические прозрения мистиков, принадлежащих различным традициям. Недаром книгу предваряют два эпиграфа из Нового Завета. Первый – из Откровения Иоанна Богослова: «И клялся… что времени уже не будет» (Откр. 10. 6). Второй эпиграф взят из Послания к Ефесянам апостола Павла: «Чтобы вы, укорененные и утвержденные в любви, могли постигнуть со всеми святыми, что – широта и долгота, и глубина и высота…» (Ефес. 3. 18). Первый эпиграф ясен – закончится мир, закончится и господствующее в нем время. Второй нуждается в комментариях, и не случайно их дал сам автор. Слова апостола поразили его своей математической точностью, на них уже обращал внимание поэт-богоискатель Александр Добролюбов (1876–1945) в своем труде «Из книги невидимой», и, как передали Успенскому, поэт видел в них прямое указание на «четвертую меру пространства»^>[90]. Как мог апостол знать, что святость дает новое понимание пространства, восклицает автор. «Никто из его современников не соединял со святостью идеи постижения пространства. Только мы теперь, после Канта, и получив доступ в сокровищницы мысли Востока, понимаем, что переход на новую ступень сознания невозможен без расширения чувства пространства»^>[91].

Эти комментарии помогают понять творческий метод автора, который «поверял алгеброй» мистические прозрения, обнаруживая в них путь к новой математике. И, что немаловажно, подкреплял их озарениями новой поэзии. Пример символиста А.М. Добролюбова, ушедшего в народ и создавшего новую религию, в этом плане показателен