Джесси Уейк — помощник Херндона в работе над его биографическим трудом — посчитал, что отрывки, описывающие грусть Линкольна наверняка преувеличены, и для разъяснений обратился к тем, кто долгое время работал с Линкольном, — к Стюарту, Уитни, Метни, Свитту и судье Дэвису. После долгих дискуссий Уейк в конце концов был глубоко убежден, что человек не знающий Линкольна лично, вряд ли сможет представить его склонность к меланхолии, о чем изначально и говорил Херндон. И как я уже процитировал, в той самой книге он писал следующее: «За двадцать лет я ни разу не видел его счастливым, Линкольн буквально истекал грустью, когда ходил рядом».

Во время деловых поездок по округу Линкольн часто делил комнату с несколькими своими коллегами. Некоторых из них рано утром будил его голос: проснувшись, они находили его сидевшим в углу кровати, бормочущим непонятные слова. С утра он вставал и зажигал огонь в камине, после чего мог сидеть и часами глядеть в пламя. Иногда в такие моменты он цитировал свою любимую поэму: «О, почему известен дух смерти?»

Прогуливаясь по улице, он впадал в такое отчаяние, что часто не замечал проходящих мимо себя людей или мог пожать кому то руку, не осознавая, что происходит. Джонатан Бирч — один из преданных соратников Линкольна, боготворивший его, вспоминал: «Посетив Блумингтонский суд, Линкольн мог заставить всех своих слушателей в зале суда или перед зданием безудержно хохотать часами и в следующий же момент становился таким задумчивым, что никто не осмеливался даже подойти к нему. Он сидел на стуле у стены, стянув под него ноги и руками обняв колени, с ужасно грустными глазами. Картина была страшной. Я часами видел его сидевшим в этом положении, игнорировавшим даже своих лучших друзей».

Сенатор Беверидж, изучивший карьеру Линкольна, скорее всего, дал самое точное определение о нем: «С 1849 года и до конца жизни доминирующим отличием Линкольна была грусть, настолько глубокая, что не может быть описана или осознана здравым смыслом».

В то же время бесконечный юмор и талант рассказчика были такими же неотъемлемыми качествами Линкольна, как и его меланхолия. Иногда судья Дэвис даже прерывал судебное заседание, чтобы послушать его острые шутки. «Вокруг него собиралась толпа из двухсот — трехсот человек, которые, взявшись за живот, хохотали часами», — пишет Херндон. Один из очевидцев вспоминал, что, когда Линкольн доходил до кульминации смешной истории, толпа взрывалась, и люди начинали бросать вверх свои шляпы. Те, кто знали Линкольна поближе, называли две причины его постоянной грусти: болезненные политические разочарования и трагическую женитьбу.

Но мучительные годы его политического забвения все же прошли. И шесть лет спустя случилось неожиданное событие, которое изменило всю жизнь Линкольна и приблизило его к Белому дому. А инициатором и воодушевляющим лицом этого события была давняя любовь Мэри Линкольн — Стивен А. Дуглас.

В 1854-м с Линкольном случилось невероятное: это было результатом отмены компромисса Миссури. Если быть кратким, то компромисс Миссури состоял в следующем: в 1819-м Миссури решил присоединиться к Союзу как рабовладельческий штат. Северные штаты были против этого, и ситуация стала накаливаться. В конце концов умелые политики того времени нашли выход, известный под именем «компромисс Миссури», согласно которому юг получал то, что нужно ему, то есть — вступление в Союз Миссури со своим рабовладельческим строем, а Север, соответственно, получал свое, а именно то, что с той поры рабство оказалось под запретом к северу и к западу от границ штата Миссури. Люди думали, что это остановит бесконечные споры о рабстве: все так и было, но недолго. Спустя треть века Стивен А. Дуглас добился отмены компромисса и сделал возможным для всей территории к западу от Миссисипи, которая была равна территории тринадцати первых штатов, перейти на позорный рабовладельческий строй. В Конгрессе он жестоко боролся за отмену. Противостояние продолжалось месяцами, а однажды в палате представителей оно даже превратилось в настоящую битву с ножами и револьверами. Но в конце концов после пылкой речи Дугласа, продлившейся с полуночи до рассвета, 4 марта 1854 года Сенат все же принял его предложение. Событие было ужасным: посыльные ходили по улицам спящего Вашингтона, объявляя новость. Пушки морского флота сделали залп, приветствуя приход новой эры — эры, которая должна была погрязнуть в крови.