Мы развлекались тем, что рассказывали друг другу всякие истории. Мои повествования о войнах были приняты вежливо, но не более того. Таких россказней можно наслушаться в любом трактире, да не в прозе, а в складных виршах миннезингеров. Их больше интересовали рассказы о странах, где удалось побывать. Кое-кто был уверен, что, кроме Швабсонии, больше земли нет, а если и есть, то населена чудовищами.
Рассказ о родине матери — древлянских княжествах, где мне пришлось побывать в детстве, был заслушан с огромным недоверием…
— Снегу, говоришь, по колено, а то и по пояс? — в задумчивости почесал всклоченную голову Вальрас, из-за чего она стала еще больше. — Бывает же такое! А чего они каждый день себя паром чистят? Такие грязные?
Жан удивлялся другому:
— Домики, а в них шкуры? Вот бы украсть… — загорелся щипач, услышав, что охотники оставляют на зиму драгоценные соболиные и песцовые шкуры в лесу, и никто это добро не берет.
Я рассказал парням и о разбойнике из Шервудского леса, умолчав лишь, что сам был в команде шерифа, которая его ловила.
— Эх, башковитый был парень! — завистливо вздохнул один из арестантов, услышав, как Локсли бежал из тюрьмы в бочке из-под вина.
— Враки! — авторитетно заявил другой. — Не смогли бы они доплыть. Потонет бочка!
Спорить и доказывать я не стал — за что купил, за то и продаю, а среди сокамерников возникла увлекательная дискуссия — утонула бы бочка или нет, если ее спустить на воду…
— Она же с воздухом! А с воздухом, как поплавок, на воде держится! — горячились одни.
— Да на хрен тот воздух! Толку-то от него? Если человека в бочку посадить, она кувыркаться будет и воды начерпает, — доказывали другие.
— Не будет кувыркаться, если вся тяжесть внизу!
— Если не закрыть бочку изнутри и щель оставить — зальет. Утоп бы твой Локсли.
— Если его повесили, значит, не утоп! — высказался Жан, и спор затих сам собой. Правильно, кому повешенным суждено быть, тот не утопнет.
Время от времени кто-нибудь заговаривал и о долине святого Иоахима.
— Самое хреновое — это увидеть в шахте белую лошадь! — пустился в рассуждения один из бывалых людей, уже несколько раз бегавший с каторги. Правда, не из долины Йоахима.
— Кого увидеть? Откуда в руднике лошади? — вытаращился на него Жан-щипач.
— Они ворот крутят, чтобы породу наверх поднимать, — сообщил другой «ветеран». — Только слепые, увечные.
— Ага, те самые, которых арестанты пользуют…
— Дураки! — обиделся «знаток». — Белая лошадь — это не лошадь вовсе, а минный дух. Если увидишь, скоро обвал будет. Дух, он копытом по своду вдарит, и все!
— Увидишь под землей лошадь — беги со всех ног! — развеселился Жан.
— А я вот другую историю слышал — о гномах. Рассказать? — предложил один из арестантов.
— Ясен пень, рассказать! — высказал общее мнение Жан.
— Жил рудокоп по имени Рувим, а по прозвищу Фраерман. Не тот Рувим, у которого кот рыбу таскал, а тот, у которого коза двухголового козленка родила. Фраерман неудачником был — мало того что козленок у него с двумя башками, так и серебра мог наковырять с козью какашку. Только на еду да на уголь хватало, а на то, чтобы самому приодеться да жену принарядить, — ни-ни! А жена у него — молодая, красивая. Терпела вначале, с хлеба на воду перебивалась, обноски донашивала, а потом надоело. Стала зудеть — если, мол, горняк из тебя никакой, так в углежоги иди или в охотники. Уголь — верная денежка, а охотник — тут тебе и мясо, и шкуры. А не то, мол, придется самой работать идти, передком деньги зарабатывать!