С возрастом легко склониться в пользу хоть какого воздержания. А в том числе и воздержания от гнева. Так уже понижен уровень энергии и сил, что прямо хоть цитируй назидательно Плутарха: «Гневно нападая на гневливого, мы умножаем грех». Однако же бывает гнев настолько праведный, что удержать его – грех несомненный, лишь бы сил хватило. Так я подошёл к истории, которую не устаю с восторгом и почтением рассказывать любому встречному.

Со Львом Эммануиловичем Разгоном, царствие ему небесное, я был знаком ещё с шестидесятых: мы в журнал «Знание – сила» вместе хаживали, в нём сотрудничая. Я к нему всегда с большой симпатией относился, но не более того. Он старше был меня на четверть века, и его всегдашняя весёлость мне казалась стариковской наигранностью. Кроме того, я знал, что за две ходки отсидел Разгон семнадцать лет, и по своей тогдашней наглой и зелёной категоричности уверен был, что он о лагерях писать обязан, а не постные и мирные статьи и книжки об учёных. После оказалось, что такую книгу он писал, об этом знали только близкие друзья, но даже эта потрясающая книга о былом и пережитом – тоже никого и ничего не обличала, а дышала ровной и спокойной величавостью зоркого и проницательного летописца. Этим поражая ещё круче – просто был такой характер у этого замечательного человека. Быстро стали мы сходиться, когда я уже вернулся из Сибири (он тогда меня и удостоил первого доверия – дал почитать куски из тайной ещё книги). А в тот день, когда я праздновал свои полсотни лет, обрадовал меня Разгон безмерно. Ему предоставили первое слово, и он сказал мне:

– Игорь, я тебе желаю главного – чтоб ты пережил это блядство!

Мы, по счастью, оба это пережили, с интересом обсуждая, когда виделись, иную форму наступившего в России блядства. Мы уехали, когда Разгону было восемьдесят лет. И вышла его книга, общий вызвала восторг, он ездил в разные страны, выступал, был счастлив и всё так же весел не по возрасту. Мы выпивали то в России, то в Израиле. Похоже было, что ангел смерти попросту забыл о нём. А в это время стали появляться всякие как бы научные статьи, в которых прошлое усердно и самозабвенно бичевали кто ни попадя – особенно из тех, что мышками и червяками ранее отсиживались тихо, а то и были ярыми поборниками режима. А теперь он рухнул, и с самозабвенностью вчерашнего раба топтали эти борзописцы всё подряд. Один из них (с учёной степенью историк) написал, что некогда Глеб Бокий (знаменитый чекист, убеждённый палач и убийца, как они все тогда) устраивал вечеринки, на которых угощал именитых гостей собственными дочерьми. А на одной из дочерей его (погибшей очень рано) был женат когда-то молодой журналист Разгон. И было это более полувека тому назад. Но ложь есть ложь. И пачкание имени умершей лишь потому, что был таков её отец, а нынче всё было дозволено, Разгон счёл подлостью. И праведное испытал негодование. А было ему в это время – девяносто лет! Будем точны – без четырёх месяцев. Подробности мне рассказал Борис Жутовский, которого по давней дружбе Лев Эммануилович попросил быть шофёром и секундантом. Они приехали в институт, где борзописец был научным сотрудником, и дождались в фойе его прихода. Лев Эммануилович спросил, откуда была взята эта ложь. Большой учёный, не сморгнув глазом, ответил, что читал это в деле Глеба Бокия. Вы лжёте, ответил Лев Разгон, я это дело тоже видел, там всего четыре страницы и никаких подробностей о частной жизни. Значит, я это где-то прочитал в другом источнике, ответил большой учёный. И получил от девяностолетнего старика две оглушительных пощёчины. После чего, мелко петляя (выстрела он, что ли, ожидал?), этот здоровый зрелый мужчина кинулся бежать в глубь институтских коридоров. А Лев Эммануилович вернулся домой, и они распили с секундантом бутыль водки. Я убеждён, что если на Божий суд будет предъявлен список сотворённого Разгоном добра и зла, то этот смертный грех реализованного гнева будет первым среди добрых дел.