И снова, как сейчас, она ощутит плечо Сергея рядом со своим плечом. И голоса жизни, то и дело окликающие ее в степи властной вспышкой огня, далеким говором возвращающихся домой шахтеров, лязгом груженных углем платформ, шумом бегущих по невидимому шоссе машин — все эти простые милые звуки жизни тоже прозвучат в ее ушах, точно голоса друзей, которых она нашла на земле.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Вот и все, что рассказала мне Милада Трантинова, мой дорогой друг. Я узнала все это от нее самой, когда приехала в ее дом в Бернартове.
Днем она всегда бывала занята, но по вечерам мы уходили к той сосне, под которой она когда-то учила арабский язык, или оставались у нее в саду и сидели на полянке возле старого тиса. Ласточки со свистом рассекали вечерний воздух. Было слышно, как вдали шумит трактор: это председатель Карел Дворжак возвращался с поля.
А потом мы шли в комнаты, где была прохлада и тишина. Я поднимаюсь вверх по лестнице, ожидая, что вот-вот скрипнет, словно вздохнет, деревянная ступенька и щелкнет выключатель. В комнате Милады лампа осветит стол, где тикают квадратные часы и лежат стопкой медицинские журналы, и стену, на которой висит портрет чешского учителя Яна Трантины — старого человека с седыми усами и светлыми, добрыми глазами Милады.
Так, вечер за вечером, Милада рассказывала мне свою жизнь.
Но сейчас я хочу объяснить, где я познакомилась с Миладой.
Я познакомилась с ней в Москве, когда она приехала туда после большого путешествия. Как и задумал Сергей, из Донбасса она отправилась в Крым, а потом полетела в Таджикистан и прочла там несколько лекций о своем методе борьбы с пендинской язвой. Все это было очень интересно, и я, может быть, еще расскажу об этом позже.
Потом она побывала в Ленинграде, а оттуда приехала в Москву. Те дни, пока она была в Москве, мы провели вместе.
Ее отъезд из Москвы я помню так живо, словно это было вчера.
Все утро мы ходили с ней по магазинам и пассажам, покупая подарки. Мне казалось, что она накупила их для всего Бернартова: большой клетчатый саквояж раздулся, как шар. День был жаркий, на лбу Милады блестели росинки пота, но она была неутомима и сдалась только тогда, когда уверилась, что все ее родные и друзья получат от нее памятку из Москвы. Когда мы добрались до гостиницы, Милада повалилась без сил на диван, а я пошла вниз за машиной, чтобы ехать на аэродром.
Вернувшись, я застала в номере Милады коридорного: он в нерешительности и удивлении глядел на вещи, сложенные в углу.
Там были огромные тюки, зашитые в мешковину, ивовые плетеные корзины, тюки поменьше, обвязанные шпагатом… Поверх них возвышался уже знакомый мне рыжий баул с выцветшими наклейками французских и итальянских отелей. Я попробовала поднять один из тюков и чуть не упала: так он был тяжел.
— Господи боже мой! Что вы туда положили, Милада?
— Саженцы, — сказала Милада и улыбнулась коридорному. — Кустарники и деревья, которые я посажу в Бернартове. Одно деревцо я оставлю себе, а остальные подарю соседям.
— Но почему они такие тяжелые?
— Как почему? — не поняла Милада. — Неужели ты думаешь, что я повезу их без московской земли?