Но уперся в удмурта, который, дурак такой, придерживаясь за спинку, размеренно пинал Марат-абыя ногой в бок, визгливо приговаривая:

– Чё творишь, а? Чё творишь, баран, а?

Гулкие удары стряхивали тяжелые капли с лица твари, но не сдвигали ее саму – тварь, а не дядьку моего, который меня на корове катал и мед в сотах привозил, дошло до меня наконец. Тварь, сгорбившись над телом Эдика, рыскала взглядом по полу.

Я остро понял, что в бок тварь пинать бесполезно. Она не человек. И бить ее как дичь бесполезно. Она не дичь. Она убырлы. И еще она – физический предмет, который, стало быть, поддается законам физики.

Я ухватил холодные и очень твердые лодыжки над толсто изгаженными башмаками и дернул вверх.

А меня дернули вперед и вбок. Я улетел и грохнулся на скамейку через два ряда. Опять удачно, не поломавшись, не расквасив затылок – и сумев вскочить. Чтобы увидеть, как тварь в теле Марат-абыя длинным плавным движением отпадает от Эдика, разворачивается к удмурту и легко стукает его обеими руками по ключицам.

Гопник сложился как бумажный самолетик, с размаху сел мимо скамьи на пол, сильно тронув лавку головой, и киселем стек на пол. Его пухлый дружок, застывший парой метров дальше, медленно поднял руки к лицу и так же медленно опустил их. Еще дальше прыщавый сержант пытался одной рукой сжать и дубинку, и раненый локоть, поэтому по сторонам не смотрел. Он, наверное, даже тварь не видел, да и про Эдика еще не всосал. То есть я понимаю – больно и все такое. Нет, не понимаю. Да и фиг бы с ним.

Маньяка видно не было – валялся мордой в дверь.

Убырлы не смотрел ни на них, ни на меня. Он быстро присел, провел носом над головой и грудью дохлого, нет, нельзя его так называть, повел носом обратно, будто обнюхал, выставил одну руку, задержал ее на секунду перед лбом парня. Я вскочил, чтобы броситься на помощь, но вагон как раз тряхнуло, а ноги совсем не слушались. Меня кинуло на соседнюю лавку, еле устоял, но успел увидеть, как тварь легонько – на сей раз по правде легонько – ткнула пацана в лоб. Голова слабо качнулась. Еще раз. Голова качнулась и свесилась на грудь.

Тварь быстро оглянулась на меня – меж липкими веками блеснуло и погасло, – снова отвернулась, поднялась – и опять превратилась в глуповатого и неуклюжего зомбака.

Я забрался ногами на скамью и вцепился в сиденье, соображая, что делать. Но когда зомбак со второй попытки развернулся к распростертому Эдику и начал опускаться на него – не наклоняться, а опускаться, как рычаг на ввинченном в пол шарнире, – я крикнул:

– Kit, mäytäm![41]

А пухлый гопник молча сорвался с места и с лету дал твари в челюсть. Хорошо дал, грамотно, вложившись всем телом, – ну и дистанцию порвал почти гениально. Недооценивал я пацана. Мне бы такого удара хватило.

Твари не хватило. Она неуклюже обернулась к толстому, который уже держал кровавый кулак на изготовку и почти даже на него не косился. Прыщавый сержант наконец что-то заметил и завозил рукой с дубинкой по животу и поясу.

– Kit, piçraq![42] – крикнул я, чтобы отвлечь и тормознуть зомбака, и приготовился снова прыгать. Куда деваться-то. Следопыт, ежова печень.