— Да, я, — ответил я, отворачиваясь.

— У тебя кто-нибудь есть? — спросила она, и я снова взглянул на нее, удивленный такой смелостью. Кажется, ни один человек, кроме нее, не мог бы задать такого ошеломляющего вопроса.

— Нет, — быстро ответил я. — Конечно, нет.

— Почему «конечно»?

— Сильвия, я тебя умоляю. Разве у меня может кто-то быть? Моя судьба — оставаться одному.

— Тристан, но ты же не можешь этого знать. И никогда не говори так. Кто-нибудь появится в твоей жизни, и…

Я вскочил и дохнул на сжатые кулаки — у меня замерзли руки, пока мы сидели на скамейке. Мне надоел этот разговор. И было неприятно ее покровительственное отношение.

— Мне пора идти, — сказал я.

— Да-да. Надеюсь, я тебя не расстроила.

— Нет. Но мне надо в лавку, а потом обратно домой. У меня еще куча дел перед завтрашним отъездом.

— Ну хорошо. — Она подалась ко мне и легко поцеловала в щеку. — Береги себя. И останься в живых, понял?

Я улыбнулся и кивнул. Мне понравилась ее формулировка. Я повернул голову и посмотрел вдоль улицы, в сторону отцовской лавки, — оттуда как раз выходил знакомый мне человек, давний постоянный покупатель, со свертком под мышкой.

— Ладно. Пойду искать вчерашний день. Надеюсь хотя бы, что они все трое будут рады меня видеть.

При этих словах на ее лицо словно набежала туча, на нем отразилось замешательство, потом осознание и, наконец, — ужас. Я смотрел на нее, и улыбка сходила с моего лица.

— Что такое? В чем дело?

— «Все трое»? — эхом отозвалась она. — Ох, Тристан!

Она вдруг снова притянула меня к себе, навевая воспоминания о том дне, когда она поцеловала меня под каштаном, а я притворился, что люблю ее.

Покупателей в лавке не было, и за прилавком — тоже никого. По-хорошему, мой желудок сейчас должен был завязываться в узел, но на самом деле я ничего не чувствовал. Может быть, смутно ощущал, что освободился, да и то вряд ли. Привычная кислая смесь запахов мяса и дезинфекции словно вернула меня в детство. Закрыв глаза, я снова чувствовал себя мальчиком, который утром в понедельник бежал по задней лестнице в холодную — в это время мистер Гарднер привозил туши, которые мой отец разделывал и продавал покупателям всю неделю. У него не пропадал ни один кусок, и он никогда не обвешивал покупателей. Пока я это вспоминал, отец вышел именно из холодной с лотком свиных котлет в руках. Он толкнул дверь плечом, чтобы она закрылась.

На прилавке, подальше от покупателей, лежал прекрасный арсенал ножей для разделки мяса. Я отвернулся, чтобы ненароком не надумать чего.

— Минуточку, сэр, — он, не глядя на меня, поднял стекло витрины и поставил лоток туда. Поколебался долю секунды, опустил стекло, посмотрел на меня и пошатнулся — сглотнул и, к его чести, кажется, лишился дара речи.

Мы смотрели друг на друга. Я искал в его лице признаки раскаяния, намек на стыд, и на миг мне показалось, что нашел. Но все это тут же исчезло, сменившись холодным взглядом, в котором читалось омерзение: он словно не мог поверить, что сам породил на свет подобную тварь.

— Я завтра ухожу, — сообщил я. — Девять недель буду в учебном лагере в Олдершоте. А потом меня отправят туда. Я подумал — может, тебе захочется об этом узнать.