— Хорошо. Теперь звонит телефон. Дрин-дрин-дрин! Сначала не решаетесь, потом отвечаете.

Она некоторое время пребывала в нерешительности, затем, как ей показалось, слишком быстро подняла трубку.

— Я слушаю.

Голос звучал плоско и ненатурально. Слова прозвенели в пустом павильоне, как бессильная попытка духа воплотиться хоть во что-нибудь. Нелепость их требований вдруг родила в ней резкое неприятие. Неужели они ожидали, что она так вот, сразу сможет поставить себя на место этого неправдоподобного, непонятного ей персонажа?

— Нет… нет… нет еще! Теперь слушайте: «Джон Саммер только что был сбит автомобилем и скончался!»

Глория позволила своим детским губам чуть приоткрыться.

— Вешайте трубку! С грохотом!

Она подчинилась, все еще уставившись неподвижными, широко раскрытыми глазами в стол. Наконец она ощутила едва заметное воодушевление, возросла и ее уверенность в себе.

— Господи! — вскрикнула она и подумала, что на этот раз получилось неплохо. — О, Боже мой!

— Теперь обморок.

Она рухнула вначале на колени, потом откинулась навзничь и, не дыша, замерла на полу.

— Хорошо, — прозвучал голос мистера Дебриса. — Этого хватит, благодарю вас. Материала вполне достаточно. Вставайте, не нужно больше лежать.

Глория поднялась, пытаясь обрести достоинство и отряхивая юбку.

— Ужасно! — заметила она со сдержанным смешком, хотя сердце колотилось неистово. — Это было ужасно, не так ли?

— Что-то не понравилось? — сказал мистер Дебрис, вежливо улыбаясь. — Показалось тяжело? Я ничего не могу сказать, пока не просмотрю материал.

— Конечно, я понимаю, — согласилась она, пытаясь уловить хоть какой-то намек в его замечаниях — и не могла. Это были просто ничего не значащие слова, которые он должен был сказать, чтоб не особенно обнадеживать ее.

Через минуту она уже покинула студию. Бликман пообещал, что сообщит ей о результатах пробы в ближайшие дни. Слишком гордая, чтоб вымогать у него более определенные комментарии, она чувствовала себя в полнейшей растерянности, поскольку теперь, когда этот шаг наконец был сделан, она поняла, насколько за эти три года свыклась с подспудной мыслью, что в запасе у нее успешная карьера в кино. Всю ночь она пыталась беспристрастно припомнить те мелочи, которые могли решить все «за» или «против». Ее беспокоило, достаточно ли она загримировалась, и еще волновало, не слишком ли серьезно она себя вела, ведь героиня ее была двадцатилетней девушкой. И меньше всего она была довольна собственной игрой. Ее выход мог вызвать только отвращение — на самом деле, все до сцены с телефоном представляло собой кучу бестолковщины, — а потом проба кончилась. Если бы они только поняли! Как она хотела попробовать еще раз. Бредовый план позвонить утром и попросить о новой пробе овладел ею так же внезапно, как и исчез. Ей показалось невежливым и неразумным просить еще одной милости у Бликмана.

На третий день ожидания нервы ее были на пределе. Она постоянно кусала внутреннюю сторону щек, пока та не стала сплошной кровоточащей раной и горела огнем, когда она полоскала рот листерином. Она так настойчиво ссорилась с Энтони, что он в бешенстве сбежал из дома. Но, напуганный ее беспримерной холодностью, примерно через час позвонил, извинился и сказал, что обедает в Амстердам-клубе — единственном, в котором он сохранил еще членство.