Но Алекс — оцепеневший от ужаса какую-то частичку мгновения, долю секунды перед тем, как принять решение: стрелять немедленно! — именно Алекс позволил застать себя врасплох, Алекс получил пулю в бедро, Алекс выполз наружу, оставляя за собой кровавый след, с сумкой, набитой деньгами; нет, и в самом деле Винсент выкрутился бы гораздо лучше!

Но Винсента больше не было. Никто не знал, где он прячется. Может быть, он умер? Во всяком случае, его отсутствие имело катастрофические последствия.

И все-таки Алекс научился жить заново. После исчезновения Винсента он обзавелся новыми друзьями, которые снабдили его фальшивыми документами и предоставили убежище в этом домике, затерянном в провансальской пустоши. За четыре года, прошедшие после того, как пропал Винсент, Алекс сильно изменился. Ферма его отца, трактор, коровы — все это было теперь очень далеко. Он стал вышибалой в одном ночном клубе в Мо. Порой субботними вечерами его мускулистые лапы устраивали настоящий разгром, расшвыривая пьяных и буйных клиентов. Алекс как следует приоделся, на руке у него блестело солидное кольцо, он купил машину. Почти приличный господин!

И коль скоро ему приходилось драться ради выгоды других, в какой-то момент он спросил себя, почему бы, в конце концов, ему не подраться ради собственной выгоды, это будет не так-то плохо. И он дрался, дрался, дрался. Поздними вечерами в Париже, при выходе из ночных заведений, ресторанов… Это была настоящая жатва: более или менее туго набитые бумажники, кредитные карты, такие удобные, чтобы оплачивать счета за пополнение гардероба, ставшего к тому времени вполне представительным.

Наконец Алексу надоело рисковать ради, в общем-то, не такой уж и внушительной прибыли. За один-единственный раз, в банке, если хорошенько постараться, можно было бы до конца своих дней избавить себя от необходимости драться.

Он сидел, вяло развалившись в кресле, тупо уставившись в уже пустой экран телевизора. Вдоль плинтуса, попискивая, пробежала мышка, едва не задев его. Резким движением он выбросил вперед руку с раскрытой ладонью, и пальцы его сомкнулись на маленьком мохнатом тельце. Он чувствовал, как испуганно бьется крошечное сердце. Он вспомнил поля детства, колеса тракторов, распугивающие крыс, птиц, прятавшихся в живой изгороди.

Он приблизил мышь к своему лицу и медленно стал сжимать кулак. Его ногти вонзились в шелковистую шерстку. Писк стал пронзительнее. Вновь перед его глазами возникла газетная страница, жирные буквы, его собственная фотография, обрамленная колонками журналистской болтовни.

Он поднялся с кресла, вышел на порог и, размахнувшись, изо всех сил швырнул мышь далеко в темноту.

…Во рту стоял отвратительный вкус заплесневелой земли, а под тобой вязкая, скользкая грязь, она, словно теплый кокон, обволакивает твое голое тело — рубашка порвалась, — запахи мокрого мха, гнилого дерева. И еще тиски его рук вокруг твоей шеи, на твоем лице, судорожно сжатые пальцы, не дающие пошевелиться, согнутые колени, стиснувшие твою поясницу, на которую он навалился всем своим весом, словно бы хотел вдавить в землю, заставить тебя исчезнуть.