Жил-был король, когда-то при нём блоха жила. Блоха, блоха. Милей родного брата она ему была. Ха-ха-ха-ха-ха блоха… Зовёт король портного: "Послушай ты, чурбан, Для друга дорогого сшей бархатный кафтан". Блохе, да-да хе-хе-хе-хе-хе блохе. Хе-хе-хе-хе-хе кафтан, Ха-ха-ха-ха-ха-ха, Ха-ха-ха блохе кафтан. Чтоб жарко и парко блоха моя жила, И полная свобода ей при дворе дана. При дворе хе-хе-хе-хе-хе блохе ха-ха-ха, Ха-ха-ха-ха-ха-ха блохе…

Стоило прозвучать последней раскатистой строке, как зал поднялся и утонул в нескончаемых овациях. Одни кричали «браво», другие — «бис», но певец поклонился и под бурные аплодисменты покинул сцену.

— Шаляпин в концерте, пожалуй, более интересен, чем в опере, — поднимаясь, заключила Вероника Альбертовна.

— Ты права, — согласился Ардашев. — В опере приходится считаться с декорациями, костюмами, и, в конце концов, с оркестром. Это рассеивает внимание. Здесь же, певец один на один со зрителем, и каждому из нас кажется, что он поёт именно для него одного.

— Послушайте, но куда же подевался мой муж? Кто-нибудь его видел? — забеспокоилась Стахова.

— Он шёл последним. Может, встретил кого? — предположил Толстяков.

— Не волнуйтесь. Наверное, он уже дома, — попыталась успокоить Екатерину Никитичну супруга присяжного поверенного.

— Конечно, дома, — согласился издатель. — Видать, не захотел сидеть в душном зале.

Найти пролётки оказалось делом не простым, тем более что в одной коляске всем уехать было невозможно. Поэтому решили прогуляться, ожидая, когда извозчики освободятся.

Набережная Сочи прекрасна вечером. В сгущённых сумерках море казалось далёкой бездной, готовой поглотить всё живое. Неясные силуэты рыбацких парусников угадывались у пирса. Показавшаяся луна освещала лишь узкую полоску воды, и она, точно дорога в волшебный мир, уходила в темноту.

Наконец показалось свободное четырёхместное ландо и фаэтон. Клим Пантелеевич поехал в одиночестве. «И всё-таки, я полагаю, что с Пантелеймоном Алексеевичем что-то случилось, — предположил адвокат. — Был и пропал. Как можно исчезнуть в столь людном месте? А впрочем, среди толпы затеряться легче, чем в поле. А может, и правда, он уже на вилле и давно пьёт чай?».

По прибытии домой стало ясно: Стахов на виллу не вернулся. Его прождали всю ночь, а утром сторож принёс синий конверт, который кто-то сунул под калитку.

Уже через несколько минут Толстяков дрожащими руками передал присяжному поверенному продолжение кровавого романа.

«Глава четвёртая.

Экспромт

Вчерашний вечер оказался удачным. И не только потому, что я в числе других зрителей присутствовал на концерте Фёдора Шаляпина и наслаждался изумительным по красоте пением российской оперной знаменитости (жаль, правда, что пришлось пропустить второе отделение). Однако не меньшим, а может быть и большим, удовольствием оказалось нахождение рядом с жертвой — издателем Плотниковым. Нас отделяли всего два ряда стульев (ради этого мне пришлось расстаться с сорока рублями; места в партере чрезвычайно дороги, а цены у барышников — заоблачные).

Я смотрел на впередисидящий, аккуратно зачёсанный затылок, мечтая о той минуте, когда продырявлю его из револьвера. Хотя нет. Прежде я бы заставил его стать на колени, и, увидев молящий о пощаде взгляд, приставил бы дуло ко лбу и только потом, взведя курок, и услышав щелчок, чуть помедлив, нажал на спуск. Выстрел! И тело, точно мешок с картошкой, завалилось бы на правый бок. Или на левый? Но какая разница? Главное, чтобы дело было сделано и свершилось правосудие. Пока это только мечта, но рано или поздно, она станет явью. Я в этом нисколько не сомневаюсь.