— Не важно, — сказала она. — Он, пожалуй, ничего. Витает, конечно, в облаках, но вроде бы не… — Она умолкла, глядя, как дым ее сигареты завивается в воздухе гостиной. Он поднимался от тлеющего кончика светло-серой ленточкой и рассеивался, и Бобби вспомнилось, как персонажи в «Кольце вокруг Солнца» мистера Саймака следовали с вертящимся волчком в другие миры.

Наконец она снова обернулась к нему и сказала:

— Если он дотронется до тебя так, что тебе будет неприятно, ты мне сразу скажешь. Понял? Сразу!

— Ясно, мам.

В лице у нее было что-то такое, отчего ему припомнилось, как он один раз спросил у нее, откуда женщина знает, что у нее будет ребенок. «Она каждый месяц кровит, — сказала его мама. — Если крови нет, она понимает, что эта кровь идет в ребенка». Бобби хотелось спросить, откуда течет кровь, когда ребенка нет (он помнил тот раз, когда у мамы пошла кровь носом, но это был единственный случай, когда он видел, как она кровит). Однако выражение ее лица заставило его оставить эту тему. И теперь на ее лице было то самое выражение.

Правду сказать, Тед прикасался к нему и по-другому: легонько проводил большой ладонью по ежику Бобби, будто приглаживая его щетину. Иногда, если Бобби неправильно произносил слово, он легонько ущемлял его нос между костяшками пальцев и говорил нараспев: «Ну-ка скажи правильно!» А если они заговаривали разом, он зацеплял мизинцем мизинец Бобби и говорил: «Ничего не значит! Счастья и удачи!» Вскоре Бобби уже повторял это вместе с ним. Их мизинцы оставались сцепленными, а голоса звучали буднично — как говорят люди, когда просят передать соль или здороваются.

Только один раз Бобби стало не по себе, когда Тед к нему прикоснулся. Он как раз дочел последнюю статью, которую Тед хотел послушать, — какой-то журналист вякал, что нет на Кубе никаких бед, которые не могло бы исправить старое доброе американское предпринимательство. Небо начинало меркнуть. За домом на Колония-стрит Баузер, пес миссис О'Хары, продолжал лаять — руф-руф-руф. Тоскливый звук и словно бы во сне, будто вспоминаешь, а не слышишь сейчас.

— Ну, — сказал Бобби, складывая газету и вставая, — пожалуй, я прошвырнусь по кварталу, погляжу, не увижу ли чего-нибудь.

Говорить об этом прямо он не хотел, но ему было важно дать понять Теду, что он по-прежнему высматривает низких людей в желтых плащах.

Тед тоже встал и подошел к нему. Бобби расстроился, заметив страх на лице Теда. Ему не хотелось, чтобы Тед слишком уж верил в низких людей, не хотелось, чтобы Тед чокнулся еще больше.

— Вернись до того, как стемнеет, Бобби. Я себе никогда не прощу, если с тобой что-нибудь случится.

— Я поостерегусь. И вернусь за год до того, как стемнеет.

Тед опустился на одно колено (он был слишком стар, чтобы низко нагибаться, решил Бобби), взял Бобби за плечи и притянул к себе так, что они чуть не стукнулись лбами. Бобби чувствовал запах сигарет в дыхании Теда и мази на его коже — он растирал суставы «Мустеролем», потому что они болели. «Теперь они и в теплую погоду болят», — объяснил он.

Стоять так близко к Теду было не страшно и все равно как-то жутко. Можно было увидеть, что Тед, пусть пока еще не до конца старый, скоро совсем состарится. И еще он, наверное, болен. Глаза у него какие-то водянистые. Уголки рта дергаются. Плохо, что он совсем один здесь, на третьем этаже, подумал Бобби. Будь у него жена или, там, дети, он бы не чокнулся на низких людях. Конечно, будь у него жена, Бобби, возможно, никогда бы не пришлось прочесть «Повелителя мух». Конечно, так думать эгоистично, но он ничего не мог с этим поделать.