Пока стояла, обратила внимание на машину, припаркованную почти напротив храма. Из открытого окна доносилась громкая брань. Белесая худая женщина неопределенного возраста быстро и потому совершенно неразборчиво ругала водителя по-польски. Тот огрызался по-русски, коротко и зло:

— Я не понимаю… И по-английски тоже… Сама сказала, к церкви… Да пошла ты!

Он перегнулся через пассажирку и распахнул ее дверь:

— Жена дома мозг вынесла, теперь ты… Выметайся!

Худая женщина выскочила, с чувством захлопнула дверцу и выплюнула фразу, в которой Геула разобрала только «пся крэв»[10]. Машина рванула с места.

И тут Геля что-то почувствовала — то ли ветерок, то ли взгляд, то ли легкий толчок в спину.

— Я могу вам помочь? — спросила она у польки.

— Так ест! — Иностранка мгновенно сменила ярость на улыбку. — Пшепрашам, пани, називем се Малгожата… То ест моя карта…[11]

И она выудила из сумочки помятую туристскую карту. Как говорил дядя Чингиз, «Господь смешал наши языки, но оставил нам указательный палец». Через пять минут тыканья в карту и беседы на адской смеси польского, русского, белорусского и английского Геула поняла, что Малгожата хочет увидать Кафедральный собор, тот, что рядом с Немигой. А садиться в такси Малгожата больше не желает ни под каким видом.

Геля довела польку до метро, но туда не пускали.

— Задымление, — пояснил охранник, — разбираемся.

— Троллейбус, — предложила Геула Малгожате, — тринадцать… тшынасце. До конца. То финиш. А там юж[12] близко.

Гостья ответила таким жалобным взглядом, что Геля вздохнула:

— Ладно, поехали.

Камеру Ян решил не брать. В прошлый раз, когда они с Гелей попытались снимать в Верхнем городе камерой, откуда ни возьмись появился омоновец размером с Халка и потребовал разрешение на съемки. Если бы не Геула, не отболтались бы. Поэтому сегодня Ян собирался обойтись камерой смартфона.

Геля довела Малгожату до собора, выслушала горячие благодарности на польском и двинулась куда глаза глядят.

Она не гуляла, она просто шла по городу. Она здесь родилась. Здесь она почти месяц балансировала между жизнью и смертью, лежа в кюветке в «семерке»[13]. Мама не любила говорить на эту тему, но когда-то Геля все-таки вытрясла из нее подробности. В Минске она первый раз улыбнулась, здесь она заговорила, здесь она танцевала снежинкой в садике и пошла с гладиолусами в первый класс. Здесь она боялась в метро турникетов. Здесь в ее жизни был Костя. Всегда был. С Костей связаны все парки, все центральные улицы. Вон там, за углом, они прятались от Костиного тренера, потому что Костя прогуливал тренировку.

А еще они катались на катамаране по Свислочи, Костя неудачно спрыгнул, сам промок и окатил ее водой. И официанты в кафе напротив дали ей плед и даже принесли бесплатно чаю. Они к этим официантам потом еще несколько раз забегали. Просто так, поболтать. И однажды увидели меланхоличную женщину, которая плыла по Свислочи, стоя на доске для серфинга и печально загребая длинным веслом.

А возле собора к ним когда-то пристала бабка, говорила, что в джинсах ходить грех, надо только в юбке. Отстала, только когда Костя пообещал прямо сейчас переодеться. Возле Ратуши они танцевали во время фестиваля уличных театров и Гелю до икоты напугала (а потом рассмешила) «живая статуя» трубочиста.