Прошел на свое место вольной походкой, иронично глядя по сторонам. Жаль, никто внимания не обратил. Все заняты жизнью.
Персонал на «Победе» прекрасный. Видно, что хотят пассажиров радовать – повязали на себя косынки, например. Свет включали, выключали. На малейший шорох с мест неслись с телегой со всех ног: «Мусор! У вас есть мусор!»
Открыл бутылку воды, купленной под гипнозом у тетки, стоявшей с бутербродной телегой на пути между кассами. Тут же почувствовал на себе немигающий взгляд сопровождающего члена экипажа. Пробовал пить, покашлял. Сжал бутылку в кулаке.
Свободной рукой открыл журнал из кармашка. Прямо на развороте: «Как нам сберечь самолет?» Прочитав информацию о том, что пассажиры обязаны сберечь самолет, решил попить снова.
Снова шипнул пробкой бутылки. И снова немигающий взгляд.
Тут свет вырубили, слава те господи. «Не отдам», – так решил.
Победой доволен.
Итальянская опера
В минуты тягостных переживаний, когда день похож на серое тяжелое пальто, я запираюсь у себя на чердаке и слушаю итальянскую оперу.
Уж не знаю, как это получилось, что все эти надуманные страсти возвращают меня в боеспособность. Помахивая двумя топорами, дирижирую оркестром, подпевая звездам.
И знаете что?!
У Верди есть такое свойство – когда он не очень любит персонажей, когда персонажи, скажем прямо, отвратительны, Верди наделяет их самой красивой музыкальной темой.
Странно, конечно, но понять можно.
Гостеприимство
Вчера по оплошности не заперли ворота и дождались гостей.
Сошел к гостям со свойственной мне простодушной суровостью, крутя над головой безмен. Вот были же раньше времена, никто ко мне не приезжал вовсе! И хоть было порой жалко переводимых под чанами с кипящей смолой дров, а все ж было это безгостевое время удивительно хорошим. Чистым таким было. Спокойным и искренним, как крынка парного молока на подоконнике.
Гости сидели напротив меня и переглядывались под моим же портретом, на котором я разрываю «Указ о вольных хлебопашцах». Тикали ходики. Оса билась о стекло.
– А знаете, какой я узнал исторический казус?! – ненатурально весело спросил у меня старший гость по фамилии Орлик, уставясь на пустой обеденный стол.
– Откуда ж… – отвечал я вполне хладнокровно, нюхая табак.
– В переводе имя Заратуштра означает Староверблюдый!
– Ах ты, боже мой! – растрогался я.
Музеи
Я постоянно засыпаю в художественных музеях.
Мгновенно, только вступив в сокровищницу, я начинаю страшно зевать, глаза мои тяжелеют, мысли путаются.
Первые два-три зала меня осторожно ведут под руки, а потом бросают на какую-нибудь кушетку рядом со смотрителем и уходят в царство тонких наслаждений.
Если смотритель сердобольная бабушка, то часто я просыпаюсь укрытый шалью, под уютное шарканье и скрип половиц. В Вырице я спал три часа, и меня напоили потом смородиновым чаем, пока за мной возвращались позабывшие меня родные.
А если музей в Европе, то просыпаюсь я от вспышек фотокамер японских туристов. Одинокий, злой, очень агрессивный. Уверен, что в каждом японском доме есть кадры со мной. Вот я, проснувшись, вытаращил глаза, вот я встал на дыбы, вот я гоняюсь за наиболее беззащитным представителем страны Ямато, вот я возвращаюсь, распихивая по карманам разное японское барахло, улыбаясь несколько смущенно.