«Убийца, убийца…» – вдруг долетел до слуха Младины еле слышный шепот.

Она обернулась. Стало страшно. Вокруг сновали люди, но никто из них не смотрел на нее, все были заняты разговором между собой.

«Убийца, убийца…» – зашептало снова сзади, и она снова обернулась, но опять никого не увидела.

– Младинка, что вертишься? – Пробегая мимо, двоюродный брат Поспел шутливо дернул ее за косу.

И вот тут она, услышав настоящий человеческий голос, осознала: шепот раздавался у нее в голове. С ней пытался говорить тот, кого нельзя увидеть.

Ее пробрал озноб, зубы застучали. Она крепко стиснула челюсти, пытаясь подавить дрожь, даже обхватила себя за плечи, словно боялась развалиться на части. Травень – убийца? И с ней пытается говорить дух его жертвы? Но кого он мог убить? Все в округе живы, никто не пропал… Кроме тех двоих, что не вернулись из леса…

И почему дух стучится в голову к ней? Она разве волхвита какая?

А Травень уже подошел к ее брату Ярко, заговорил с ним, с улыбкой похлопал по плечу – видать, прослышал, что у Ярко зимой первенец родился, поздравлял. Тот кивал, благодарил, смотрел на Травеня без малейшего удивления – и не видел кричащих ярко-красных пятен у того на груди и на руках, прикасавшихся к его плечу.

Пользуясь присутствием брата, Младина подошла и встала возле Ярко.

– Что смотришь на меня, девица-красавица? – задушевно обратился к ней Травень, но она ясно видела, что он вовсе не рад ей и сдерживает досаду. – Или я так собой хорош да пригож? Посватался я бы к тебе по осени, да не судьба, богам не поглянулось!

Младина молча смотрела на него исподлобья, будто пыталась просверлить взглядом лоб и заглянуть внутрь. «Убийца, убийца!» – сильнее, быстрее, горячее зашептали голоса у нее в голове. И Травень отвел глаза, поджал губы. Судя по тому, что держался он уверенно, как всегда, вины в кровопролитии он за собой не знал и бояться ему было нечего.

Так, значит, эти пятна крови видит она одна, а ни люди, ни даже сам Травень о них не подозревают! Да и как бы он посмел явиться в святилище, если бы знал за собой такое страшное дело?

– Ох, да что же такое? – рядом возникла бабка Лебедица с испятнанным платком в руке. – Никак кровь не уймется!

Младина вздрогнула, обернулась: опять кровь?

– Поди смочи платок! – Бабка протянула ей тряпку. – Уж я моей бабки Удачихи словом его заговариваю, а кровь идет да идет, ну никак не уймется!

Младина сходила к бадье с речной водой, намочила из ковша платок и пошла вслед за бабкой в обчину, где сидел Годоня: все еще без рубахи, тяжело дыша открытым ртом. Сломанный нос ему вправили, но кровь никак не унималась, отчего он и не одевался, чтобы не испортить рубаху. Его кровь – самая настоящая, видимая всем, горячая, такая нестерпимо горячая…

– Вот, брате! – Младина прижала мокрый платок к его носу. – Была вода живая, стала вода мертвая, и как у мертвого тела кровь не течет, так и у тебя не будет.

– Чего? – Годоня в изумлении поднял на нее глаза. – Ты чего это заговорила, ровно Угляна?

Он взялся за мокрый платок, отнял его от носа, словно для того, чтобы получше разглядеть сестру – и оказалось, что кровь больше не идет.