– Кроме того, вы потеряете право на занятие юридической деятельностью.

– Ясно, сэр. – Я почувствовал себя загнанным в тупик.

Откинувшись на спинку кресла, Мордехай впитывал каждое слово.

– В отличие от остальных дел, назначенных к слушанию на сегодня, в вашем ключевую роль играет фактор времени, – заявил Киснер. – Похищенная информация может стать предметом судебного разбирательства по гражданскому иску. Данный вопрос находится в ведении другого судьи. Мне бы хотелось разрешить уголовный аспект проблемы до того, как вы погрузитесь в дебри гражданского процесса. Опять-таки, повторяю, если исходить из предположения, что досье у вас.

– Каким временем мы располагаем? – поинтересовался Мордехай.

– Думаю, двух недель вам хватит для принятия решения.

Мы с Мордехаем вернулись в зал, где провели час, в течение которого ровным счетом ничего не произошло.

С группой юристов в зале появился Тим Клаузен. Нас он заметил сразу, но не подошел. Мордехай встал, как он выразился, поразмять кости и минут через пять загнал журналиста в угол, где объяснил, что здесь находятся представители «Дрейк энд Суини», которые, наверное, жаждут поделиться впечатлениями с прессой.

Клаузен устремился к последней скамье. Послышались громкие голоса. Рафтер, его подчиненный и журналист двинулись на выход, чтобы закончить спор в коридоре.

Предварительное слушание, как я и предполагал, закончилось. Киснер изложил суть предъявленных обвинений, я отказался от признания вины, подписал какие-то документы и торопливо покинул зал. Рафтера простыл и след.

– О чем вы говорили с Киснером до того, как мы вошли в кабинет? – спросил я Мордехая в машине.

– О том же, что он сказал тебе сам.

– С ним трудно иметь дело.

– Он отличный судья, много лет был адвокатом по уголовным делам. Вряд ли стоило ожидать, что он проявит сочувствие к юристу, совершившему кражу, тем более у коллеги.

– Какой срок мне грозит, если жюри признает меня виновным?

– Он не сказал. Но срок будет.

На перекрестке вспыхнул красный, за рулем, слава Богу, был я.

– Хорош защитничек! Что же делать?

– В нашем распоряжении две недели. Не нужно пороть горячку. Слишком рано.

В утреннем выпуске «Вашингтон пост» на первых двух полосах поместила впечатляющие статьи.

Первая статья представляла обещанное продолжение – полную трагизма историю жизни Лонти Бертон, написанную главным образом со слов бабки, хотя, помимо нее, журналисты допросили двух теток, последнего работодателя, служащую социальной сферы, бывшего учителя, а также мать и братьев, находящихся в тюрьме. С типичной для солидной газеты напористостью не стесненная в средствах «Вашингтон пост» проделала огромную работу, собрав именно те факты, которые были нам необходимы в суде.

Никогда не знавшая замужества мать родила Лонти в шестнадцать лет. Старший брат появился на свет годом раньше, младший – годом позже. Отцы у детей были разные, причем мать категорически отказывалась назвать имена. Лонти росла в неблагополучных кварталах на юго-восточной окраине столицы. Ее неугомонная мать меняла тюремные камеры как перчатки, оставляя девочку на попечение бабки или теток. В двенадцать лет Лонти бросила школу и пошла по накатанной матерью дорожке: наркотики, приятели, мелкие кражи. Девушка сменила десяток мест, где работала практически даром. Да и гнали ее оттуда – она не могла справиться даже с самым простым заданием.