10 февраля 1933 года новый канцлер выступил в берлинском Дворце спорта. Его речь транслировалась по радио на всю страну. Гитлер постарался уклониться от конкретизации планов своего правительства, отметив, что, когда оппоненты требуют детализировать программу, он может сказать им лишь одно: «После того, что вы натворили, после того, как валяли дурака и занимались подрывной деятельностью, немецкий Volk нужно восстанавливать сверху донизу, точно так же, как вы уничтожали его сверху донизу. Вот наша программа!» Впрочем, он не раз повторил, что ничто не помешает ему искоренить марксизм^>10.

Гитлер действовал осмотрительно. Он назначил новые выборы на 5 марта, чтобы легитимизировать свой режим и принять закон о чрезвычайных полномочиях, который дал бы ему возможность принимать решения, не считаясь с парламентом и не нуждаясь в одобрении каждого законопроекта со стороны президента фон Гинденбурга. Ему нужно было пойти на ряд компромиссов. Например, чтобы заручиться поддержкой партии центра, Адольф Гитлер пообещал, что никогда не вступит в альянс с партией, которая выступит против христианства^>11.

27 февраля 1933 года произошло удивительное событие. Голландский коммунист Маринус ван дер Люббе устроил пожар в здании немецкого парламента в рейхстаге. Геббельс записал в дневнике, что Гитлер поначалу пришел в бешенство, увидев пламя. «Наступило время действовать», — решил Геббельс. Через несколько часов злоумышленник — человек, олицетворявший опасность марксизма, был схвачен. «То, что нам надо, — отметил в своих записях Геббельс. — Голландский коммунист»^>12. Отличное время для нападения, за неделю до выборов, вкупе с весьма подходящей политической принадлежностью поджигателя вызвали появление множества конспирологических теорий, допускающих причастность нацистов к поджогу рейхстага, но их участие в преступлении убедительно не было доказано никогда.

Наверняка можно сказать одно: поджог оказался для Гитлера как нельзя кстати. На следующий день Гинденбург подписал закон, отменяющий в Германии гражданские свободы, в том числе свободу собраний и свободу слова. Наряду с этим поджог вызвал дальнейшее ограничение деятельности немецких коммунистов. Герман Геринг, министр внутренних дел Пруссии, уже рекрутировал немало штурмовиков в качестве «вспомогательной» полиции для подавления бывших политических оппонентов нацистов.

Что касается немецких евреев, они пока не подвергались массовым арестам, хотя единичные нападения на них в течение ближайших недель и месяцев, пока НСДАП праздновала свою победу, происходили. До убийств дело не доходило, но в большинстве случаев эти акты агрессии носили чрезвычайно унизительный и оскорбительный характер. В частности, в Гамбурге отца Руди Бамбера в числе других евреев штурмовики согнали на стадион и заставили зубами «стричь траву». Руди узнал об этом от сверстников, чьи отцы тоже подверглись этому издевательству… «Мой отец не смог или не захотел об этом рассказывать, — говорит Бамбер. — Он, правда, пришел домой с пепельно-серым лицом, и все… Не думаю, что тогда у антисемитов был какой-то согласованный план; просто время от времени подворачивалась какая-то возможность сделать что-то против евреев, показать, в каком положении они находятся среди немцев. Унизить их. Советы наверняка были, но расплывчатые, которые можно трактовать по своему усмотрению. Штурмовики между тем уже понимали, что получили карт-бланш и могут делать все что угодно. Эти люди могли быть в той или иной степени антисемитами, могли испытывать какие-то сильные негативные чувства либо просто хотели проявить себя перед соратниками»