И вот тебе раз!
В морозное утро сквозь стены Шеврикука услышал трубные крики Сергея Андреевича Подмолотова, Крейсера Грозного.
— Игорь Константинович! Игорь Константинович!
Крейсер Грозный стоял перед Землескребом со стороны улицы Королева, в ушанке, в пальтеце, наброшенном поверх тельняшки, и обращался ко всему Землескребу:
— Игорь Константинович!
Рядом попрыгивал в валенках японский прикипевший друг Сан Саныч.
Шеврикука натянул кожаную куртку с подстежкой, кроличью шапку, обогнул Землескреб и приблизился к Сергею Андреевичу со спины, тоже как бы с Королева.
— Что вы, Сергей Андреевич? — спросил он. — Я в магазины выходил…
— Змея!.. Змея уворовали!.. Моего змея!.. Поехали!
И Шеврикука вместе с Сан Санычем был приглашен в автомобиль Дударева.
Один из боков стеклянного шатра-конуса Парадиза змея был раскурочен.
— Отсюда его и уволокли, — сказал Крейсер Грозный.
— А если он сам улетел? — предположил Шеврикука.
— Как это — улетел?
— Получил крылья и улетел. Пожелал стать драконом.
— Его уворовали! Зачем иначе было связывать Савкина с его зеброй?
А действительно, зоотехника Алексея Юрьевича Савкина с его зеброй нашли опоенными и связанными.
— Ну и что? А вдруг кто-то змея с крыльями взнуздал? — продолжил Шеврикука. — Кто-то с булавой и с плетью… А?
— Как же это вы, Сергей Андреевич! — причитал метавшийся по двору Дударев.
— Отыщется! — бросил ему Крейсер Грозный. — Отыщем! Вот и Игорь Константинович поможет!
— Нет, это сущее безобразие! За что мы вам деньги платили! И еще — флотский! И где же ваши рогатки?
Крейсер Грозный более его не слушал. Он смотрел в небо. Он был сейчас трагик.
— Но народ не унывает! — мрачно произнес он.
— Всенепременно с вами согласен, — сказал Шеврикука.
Автобиографические заметки
Я — москвич в четвертом поколении (предки же мои были подмосковными — можайскими и дмитровскими). И проза моя — московская. Правда, юношеские увлечения на несколько лет переносили мои интересы в Сибирь. Но и увлечение Сибирью свойственно москвичам.
Родился я 31 августа 1936 года. Тридцать два года прожил в коммунальной квартире посреди Мещанских улиц, южнее Останкина и Марьиной Рощи. На 1-й Мещанской окончил школу, потом этой же улицей троллейбусом ездил на Моховую — там и теперь размещается факультет журналистики МГУ. Годы те — конец пятидесятых — были шалые, весело-мечтательные, с брожением умов и идеалов. На факультете больше митинговали и творили, нежели учились. Меня в ту пору привлекало кино. Я простодушно полагал, что именно кино заменит собой литературу, живопись и музыку. Но после третьего курса мне пришлось прекратить сценарные старания, как и занятия спортом. Заболели родители, средства на прокорм семьи я вынужден был добывать репортером знаменитой тогда четвертой полосы «Советской России».
В 1957 году я впервые попал в Сибирь, сначала на алтайскую целину, потом на Енисей. В дипломную работу вошли очерки о строителях дороги Абакан — Тайшет. После защиты диплома меня пригласили в «Комсомольскую правду». Там я и проработал десять лет. В разных отделах. Много ездил и писал. И скоро понял, что одними очерками, корреспонденциями и репортажами я не смогу передать свои впечатления и суть своей натуры. И отважился писать вещи протяженные. По ночам, утром перед работой (на работу, естественно, опаздывал). И вот в 1963 году в журнале «Юность» был опубликован мой роман «Соленый арбуз» (роман экранизировали, спектакли по нему шли в театрах Москвы, Минска, Красноярска), а в 1968 году — роман «После дождика в четверг». Сочетать ремесло и прыть газетчика с несуетным искусством прозаика было невозможно, и я в 1969 году из «Комсомолки» ушел. На вольные хлеба — с 1965 года был членом СП СССР. Хлеба эти оказались тощими и трудно обретаемыми. Да и в моих издательских делах пошли дожди.