Колинанц Цовинар было восемь лет, когда пропала ее мать.

Отец не хотел отпускать ее одну в город, но мать настояла, чтобы он остался: «Так мне будет спокойнее». Так ей действительно было спокойнее – за свекровь, за дочь, за хозяйство. Вон, промытая и тщательно взбитая шерсть сушится, кто ее соберет? Обед кто разогреет-подаст? Свекровь слегла с приступом подагры, Цовинар всего восемь, одна она не справится. Отец скрепя сердце уступил. К полудню пришла весть, что сдали тот отрезок дороги, по которому автомобили ходили за Совиную гору. Потом – что бой случился спустя недолгое время после того, как рейсовый автобус, на котором уехала мать, вырулил к перевалу.

Цовинар в то утро проснулась ни свет ни заря от всполошенного чириканья воробьев – не поделивши добычу, они затеяли склоку на грядках базилика. Ушла на кухню, шлепая босыми ногами по прохладному полу, вернулась с краюхой хлеба, выкрошила ее за окно. Понаблюдала с любопытством, как мигом отвлекшиеся от склоки воробьи живо подбирают крошки. У самого маленького топорщились несколько сломанных перышек – неужели ранен? Но он, наевшись, резво вспорхнул и улетел, коснувшись крылом каменной стены дома. Цовинар вытянула шею, проследила, как он, нырнув в утренний туман, снова вынырнул, будто для того, чтобы набрать в легкие побольше воздуха, и скрылся уже навсегда. Густой и вязкий туман отступал медленно и неохотно: то в ветвях старой айвы запутается, то на кроны дубов присядет – якобы дух перевести. Под его укрывистым краем можно было разглядеть дно заброшенного, порченного сорняком одичавшего виноградника. Оставшись без присмотра, виноград разросся и обвил опоры густым слоем – кое-где, не выдержав тяжести, они провисли или вовсе опрокинулись.

Мать была беременна, ела и не наедалась. Все удивлялась, как может в человеке столько всего умещаться. Уверяла, что будет мальчик, ведь когда она ходила с Цовинар, о чувстве голода забывала напрочь, ела через силу, и то только хлеб с сыром, ну и яблоки – их она всегда поглощала в большом количестве. Отец надышаться на нее не мог, ни в чем не отказывал. Впрочем, она ничего особенного и не просила, если только домашней ветчины – именно той, которую делал Немецанц Алексан. У Алексана прадед из немцев, потому копчености у него получаются вкуснее, чем у других – ведь не зря говорят, что никто лучше немцев не умеет вялить свинину. Отец в последнее время ветчину в долг брал – зарплаты не хватало. Алексан не отказывал – отдашь, когда сможешь.

К шестому месяцу у матери стало скакать давление. Местный врач выписал направление в город – к хорошему специалисту, предупредил, что могут положить на сохранение. Мать замахала руками:

– Какое сохранение, попрошу назначить таблеток и домой вернусь!

Цовинар проводила ее к остановке. Мать улыбалась из автобуса – румяная, круглолицая, счастливая. Развернула шоколадную конфету, откусила половину, другую протянула дочери. Ей пришлось сильно изгибаться – круглый живот мешал высунуться в окно.

– Ешь сама, – замотала дочь головой.

Мать доела конфету, виновато улыбнулась – уже проголодалась.