Девушке показалось, что ее сейчас снова вытошнит. Эрин целый день ничего не ела, но сильный спазм все равно сдавил ее избитую, покрытую синяками грудную клетку.

Потребовалось несколько минут, чтобы подавить в себе позывы к тошноте. Эрин выпрямилась и сделала свой первый шаг в глубину подвала.

Она напряженно вглядывалась в темноту и с ужасом осознавала, что находится в какой-то чудовищной мясной лавке — куски мяса, кости, кровь, внутренние органы. Пропитанный кровью стол для разделки туш, разрубленные на части внутренности, пятна крови, топоры и ножи — Господи! Сколько здесь ножей! И какие острые! — иголка с ниткой, еще одна иголка, в нее вдета леска. Пол весь залит кровью.

Нет, Эрин больше не может. Она больше не хочет это видеть.

На полу стояли ведра, до краев наполненные кровью, а рядом валялись всевозможные, необходимые на скотобойне инструменты — крюки и ножи, заржавевшие от налипшей на них крови. На полке лежала целая коллекция разных ножей — от самых грубых до самых изощренных. В этом ужасном месте не было ничего такого, что давало бы надежду на возможность безболезненной смерти.

Этот подвал был словно рак в сердце дома Хьюиттов, и каждый сантиметр этого омерзительного места представлял собой физическое воплощение того психического извращения, от которого страдал Томас Хьюитт.

Не веря собственным глазам, Эрин смотрела на человеческие кишки накрученные на кувалду, и с ужасом думала о том, что, возможно, это все, что осталось от ее любовника. Теперь девушка догадалась, что все те отвратительные вещи, которые они видели на заброшенной фабрике, были сделаны руками Хьюитта.

Эрин всю трясло, она шла, крепко прижимая руки к своему измученному, избитому телу: она боялась, что может случайно дотронуться до чего-нибудь. Девушка была едва жива от ужаса, но, наверное, пережитый день со всеми его кошмарами как-то уже повлиял на ее психику: в нормальном состоянии Эрин не выдержала бы в этом адском месте и пяти минут.

Откуда-то слева донесся тихий звук. Эрин испуганно оглянулась, но ничего не увидела, кроме пылающего в чугунной печке огня. Над огнем висел котел, над котлом — куски, прибитые к деревянной балке куски мяса.

Жир таял и с шипением капал в котел. Вонь стояла просто тошнотворная. Несмотря на идущий от печки жар, Эрин всю трясло. Впрочем, руки у нее дрожали с того самого момента, когда она очнулась в гостиной Хьюиттов.

Но был здесь и еще какой-то звук, он доносился откуда-то сзади. Тихий, странно похожий на звук фортепьяно, — такое чувство, словно кто-то, напрочь лишенный слуха, открыл крышку фортепьяно и совсем тихонько нажимает на первые попавшиеся клавиши. Нажимает и слушает, и снова нажимает. Что-то совершенно бессмысленное — как каракули недоразвитого ребенка.

«Это точно фортепьяно!»

Эрин повернулась, чтобы увидеть, откуда доносится этот звук.

— О, Господи! Это же Энди!

Эрин разрыдалась. Слезы безудержно текли по ее лицу и капали на одежду, и без того мокрую от воды, которой был залит пол подвала.

В первый момент Эрин показалось, что Энди распяли. Он висел довольно высоко — его нога болталась где-то в метре от пола. Его плечи упирались в толстую трубу, висящую под потолком, а руки расставлены в разные стороны так, словно они прибиты к этой трубе.