Многое для Тани было странным и непонятным. Она очень трудно привыкала к тому, что работа и друзья для меня на первом месте, хотя я заранее честно предупреждал ее об этом. Слова тогда Таня услышала, а вот смысл их поняла не сразу – и пыталась как-то сопротивляться, не хотела мириться с неизбежным.
Да, видимо, это трудно было принять. Особенно потом, когда появились дети. Я-то к факту рождения Ани и Темы отнесся спокойно. Родились, и славно. Аня даже какое-то время жила в коробке из-под ботинок, поскольку я не удосужился купить кроватку.
Подруги науськивали Таню, говорили, что убить меня мало. Не скажу, что они были так уж неправы…
Помню, забрав Таню из роддома, я привез их в нашу однокомнатную квартиру на Чехова и отправился с друзьями в пивную. Собственно, мы начали отмечать рождение дочери еще до моей поездки в роддом, а потом просто продолжили. Понимаю, что ничего хорошего в том моем поведении не было, но это было так.
Случалось всякое, но, как правило, все всегда заканчивалось одним и тем же: я напоминал Тане, что честно с самого начала обозначил правила игры: «Сначала кино и друзья, потом все остальное». Тане трудно было свыкнуться с таким образом жизни и мыслей, но даже в самых тяжелых наших жизненных ситуациях никогда не возникало альтернативы – жить вместе или не жить. Да, случались взрывы, всплески взаимного раздражения, но они никогда не носили характера военных действий. Этому способствовали две общие черты наших характеров: отходчивость и юмор.
К тому же Таня продолжала оставаться той замечательной девушкой, что заказала первое, второе и третье.
За примером далеко ходить не надо. Одно время она долго читала чье-то жизнеописание (то ли Гюго, то ли Дюма), а в перерывах пересказывала мне прочитанное – что и когда этот исторический герой делал, как он писал, как жил. И вдруг Таня замкнулась и перестала со мной разговаривать. Я не понял, что произошло. Был тогда сильно загружен очередной работой, поэтому даже не сразу сфокусировал на этом внимание. И только потом осознал, что она уже дня три или четыре со мной разговаривает как с человеком, который натворил что-то предельно нехорошее. Я долго пытал ее, она не отвечала. Я выспрашивал: «Танечка, что? Расскажи!» Она молчала и только плакала, что приводило меня в дикое отчаяние, потому что я даже не понимал причины ее слез.
Безмятежные 1970‑е
Наконец, лишь через несколько дней, когда нам обоим стало совсем невмоготу, она рассказала, что, оказывается, у Дюма была любовная связь с горничной. Я обомлел. Говорю:
– Танечка, а я-то при чем здесь?
– Ну вот так, – сказала Таня. – Все вы такие.
Я хохотал до истерики. И тут я понял, что все, что Таня смотрит или читает, она автоматически экстраполирует на нашу жизнь или даже на меня одного. Стоило ей увидеть картину, в которой происходила семейная драма, измена или еще что, это мгновенно меняло ее настроение и превращалось в целый поток трогательных, смешных, несправедливых, но очень искренних обвинений.
Довольно скоро я научился снимать это напряжение. Притом не столько уговорами, сколько предоставлением ей возможности самой спокойно отойти от той или иной мучившей ее мысли.