Теперь он понял, она неспроста написала ему. Баронессе, привыкшей к иной жизни, на фронте пришлось слишком трудно. Она искала поддержки своим возвышенным порывам. Необходимо было теплым словом ободрить ее. Кровь и грязь, физическое напряжение и болезнь сломили баронессу…

И Гурко решил, когда он будет в штабе Дунайской армии, то непременно отправится в Белу и поможет Вревской. А пока такое представится, он сел за письмо ей…

Узнав о переходе Гурко через Балканы, Столетов немедленно поделился известием с защитниками перевала.

Священник отслужил благодарственный молебен, а интенданты увеличили солдатское довольствие. Все понимали, скоро должен наступить конец шипкинскому сидению.

Для Поликарпа Саушкина и других защитников Шипки опаснее турецких атак, орудийного обстрела и голода оказались морозы с пронизывающими до костей ветрами.

Завывает по-волчьи непогода, навевает тоску. Укутает солдат голову башлыком, а шинель не греет. Сапоги железными от мороза становятся, как ни топчись, как ни пританцовывай, а мороз пальцы ног прихватывает. Солдату бы устилку из соломы да портянку суконную, а откуда их взять?

«Терпелив народ российский, — подумал Саушкин, — ан до поры». И не раз вспоминал Поликарп слова Халтурина: «Аль нужна война народу русскому. Сколь их, горемык, поляжет в землях чужих… Одно и оправдание — свободу болгарам добывать идут», — думал Саушкин.

В воскресную ночь выпало Дьячкову и Сухову в пикете стоять. Разводящий унтер увел Сухова, а Дьячкову сказал:

— Ты, Василий, Сухова сменишь, я за тобой зайду…

Рядом с Дьячковым в землянке Саушкин грыз сухарь, водой запивал. Стены землянки влажные, а солдат, что сельдей в бочке набилось, оттого дух тяжелый, спертый. Кому места на нарах не досталось, спят сидя. Стонут, бормочут. Запрокинув голову, один из стрелков храпит с надрывом. Солдаты возмущаются:

— Толкните его!

Шинель у Саушкина взмокрела, если выйти на мороз, колом встанет.

Рядом с Поликарпом два стрелка, попахивая махоркой, переговариваются. Табак злой, в горле дерет.

— Назвали чудно, Шипка, Шипка. Аль горы как шипы?

— Не-е, в этих горах шиповника много.

— У нас в Перми красотища, в лесу ягоды, грибы.

— Пермяки — соленые уши, — беззлобно подтрунил второй стрелок.

— А почему так кличут? Вот, говоришь, а сам не знаешь! В Устюжине соль мололи, и пока мужики за загорбки кули погрузят, за ушами соль пластом. А ты из Нижнего Новгорода? Ярмарки у вас богатые.

— На всю Россию! Купцов съезжается видимо-невидимо, не только из дальних и ближних мест, но и чужеземцы. Товары, какие душе угодно, были бы деньги. А уж веселье, гуляй, не хочу: гусельники, скоморохи, дудочники, карусели, кабаки. Девки, бабы разнаряженные, одна другой краше.

— Мда-а-а! Я три года как из деревни, путем с девками на игрищах не побаловал. А бабы у нас!..

— А бабы, они везде бабы, а откуда женки ведьмы?

— Дак от мужика. Кабы не пил да кулаками не потчевал, и жена добра была бы.

— Истинно. Я-то свою любить буду.

В углу хихикнули:

— Нашему теленку волка бы съесть. Мне, братцы, кажинную ночь снится, будто я за сохой иду, а баба снопы вяжет.