Как всякий мертвец женского пола, Йехида мечтала продлить свою смерть: предоставить могилу своего лона кому-нибудь из вновь умерших. Но чтоб это стало возможным, нужен был еще Он, мертвец-самец. С ним ей следовало соединиться, а как это сделать без ненависти – без чувства, которое на лживом языке мертвецов называют любовь?

Йехида сидела на скамье, глядя в пустые глазницы и провал носа на черепе мертвой Луны, и тут на другой край скамьи присел молодой мертвячок, в белом саване, в соломенной шляпе и башмаках, сшитых из кожи теленка. Два мертвеца стали в сумерках пялиться друг на друга, таращить глаза, которые и при солнечном-то свете – непроглядно слепы. Потом незнакомец спросил:

– Извините, фройляйн, не скажете, который час?

На этом обширном кладбище время всегда отмеряют. Каждый мертвец в глубине своего существа ждет, чтобы ссылка его поскорее закончилась. Ждет и надеется. Но сам про это не знает. Напротив, всем им даже кажется, что жаль каждой ушедшей минуты.

– Который час? – так и вздрогнула отчего-то Йехида.

На запястье у нее был некий прибор, отмеряющий время, деля его на доли и дольки. Но знаки на циферблате были так мелки, а свет такой тусклый, что она ничего не могла разобрать. Заметив это, молодой мертвячок, не без умысла, придвинулся к ней, предложив:

– Позвольте, я взгляну. У меня стопроцентное зрение!

– Взгляните, пожалуйста.

Все, что на кладбище этом делается, – одно притворство. Для всего ищут повода, видимости, зацепки – чего-нибудь для отвода глаз. Не зря называют Землю олам ашекер, ложный мир. Собеседник взял в свою руку руку Йехиды и наклонился над циферблатом. Не в первый раз ее за руку брало мужское существо, но сейчас она вся почему-то затрепетала. Он долго рассматривал цифры, потом сказал:

– Четверть одиннадцатого или около этого…

– Так поздно? – всполошилась Йехида. – Мне пора…

– Разрешите представиться, Йехид.

– Йехид? Как вы сказали: Йехид? Это же я – Йехида.

– Йехида?… Невозможно… Такое редкое имя – и вдруг!

Оба они умолкли. Оба сидели, прислушиваясь к смерти в крови. Потом Йехид сказал:

– Прекрасная ночь.

– Удивительная.

– Есть нечто в весне, чего словами не передашь.

– Словами ничего не передашь…

И как только она это произнесла, оба поняли, что обречены стать парой и подготовить могилу для нового мертвеца. Потому что, как ни мертвы мертвецы, в них всегда остается искра жизни – искра знания, заполняющего мир и не дающего нам заблудиться во мраке.

Смерть – это маска, личина. Через эту личину всякий раз пробивается тоненький луч сверкающей правды. Мудрецы про смерть говорят: мыльный пузырь; он висит не больше мгновенья, и проткнуть его можно соломинкой. Но мертвецы – глупцы. И гордецы. Они, видите, стыдятся смерти своей! Обряжают ее словесами, иносказаниями. Чем мертвее мертвец, тем разговорчивей он, тем речистей.

– А можно спросить, где вы живете? – спросил Йехид.

«Где же я его видела? – мучительно припоминала Йехида. – Откуда мне так знаком этот голос?»

– Да здесь, неподалеку, – отвечала она.

– Вы не будете возражать, если я вас провожу?

– В этом нет необходимости, благодарю вас… Но если вам хочется…