— Он не может быть настолько жесток, — мотнул головой Ловский.

— Не может быть жесток?! — Дэвид вскочил на ноги. — Да вы оглянитесь на созданный Им мир! Взгляните на него повнимательнее! Хотя бы на драму, разыгравшуюся на этой планете! Я уже не говорю о всей нашей цивилизации! Это мир, созданный Им!

— Созданный единожды. Но отданный людям и иным разумным… Именно они делают его таковым…

— А те, в свою очередь, созданы по образу и подобию Божию, — захохотал Дэймонд.

— Может, это всего лишь заблуждение, порожденное гордыней и спесью…

— Вот именно. Ничего иного так называемые разумные не могут — только удовлетворять гордыню и спесь. Строить в своих душах вавилонские башни.

— Вы лукавите, Дэвид. Ведь за всеми событиями, свидетелем коих я стал, тайным кукловодом являлись вы. Все это искусно разыгранная вами партия. Игра.

— Я лишь свел возможные последствия к минимуму.

— Но ведь это не конец тому злу, о котором вы говорили. Что вы можете изменить? Искоренить зло еще большим злом? Что вы будете делать дальше?

— Истреблю с лица земли человека, которого Я сотворил, ибо Я раскаиваюсь, что создал их… — провозгласил Дэймонд. — Такова основополагающая концепция. В этом и заключается моя любовь к миру и людям. Я готов уничтожить их полностью. Обнулить информацию. Дабы дать им новый шанс найти единственный правильный путь среди бесконечных дорог развития. Единственно правильный…

— Значит, и вы строите в душе вавилонскую башню? Мните себя Богом? Или равным Ему?

— А вы не допускаете, что я и есть Бог? — Дэвид пристально посмотрел на раненого собеседника.

Ловскому стало не по себе.

— Нет, — мотнул он головой. — Скорее, вы Дьявол.

— Очень хорошо, — усмехнулся тот. — Но Бог и Дьявол разве не два лика одной сущности? Вы не задумывались над этим?

— Это богохульство и ересь, — зло процедил Рональд, стараясь изгнать сомнения. Ведь умирающий всегда ищет Бога, чтобы умерить свой страх перед смертью… Сомневаться сейчас было страшно… — Я не признаю ваших теорий. Я верю, что Бог есть доброта. Бог есть любовь. Он милостив и всемогущ. И мир, Им созданный, не так черен, как вы описываете. В нем есть место прекрасному. Есть любовь, дети, доброта и милосердие. Есть улыбки близких… И жизнь прекрасна. Я верю.

— Блажен, кто верует, — улыбнулся Дэвид. — Это и хотел я от вас услышать.

— Что? — Рональд уставился на Дэймонда. Он только сейчас понял, что из каких-то неведомых недр подсознания этот разговор всколыхнул в нем волны оптимизма и жизненной силы.

— Я убедил вас…

— Зачем? — Ловский растерянно смотрел на Дэвида. — Вы хотите, чтобы я начал цепляться за жизнь?

— Я могу спасти вас.

— Но мне это не нужно! Поймите! Я хочу поскорее предстать пред высшим судом, если таковой есть. Я не хочу больше истязать себя болью и страхом. Я готов понести любую кару. И боюсь, что, проживи я чуть больше, эта готовность рассеется как дым. И мне станет страшно перед возмездием. Но сейчас я готов. Я жду ангелов смерти. Пусть они заберут меня.

— Ни толики пафоса, — покачал головой Дэвид. — Такова ваша последняя воля?

— Да. Я знаю, что это равнозначно самоубийству. Самому страшному греху. Но я готов и за это расплачиваться там, нежели оставаться здесь, в этом мире.